Читать книгу - "Отроки до потопа - Олег Раин"

Когда начинается грусть? Лет в десять, в двадцать или в семьдесят? Точного ответа Серега не знал, однако предполагал, что у всех это происходит в разные сроки. И первые слезы — это точно еще не грусть. Почему? Да потому что первые слезы, как и первые сопли, могут случиться в грудничковом возрасте. Кстати, как и первый смех, который мало чего общего имеет с чувством юмора. Скажем, в годовалом возрасте Серега в голос хохотал над снующими по балкону голубями. Те вроде ничего и не делали такого — гугукали себе, клевали какие-то крошки, чистили перьями клюв, а он раскачивался у окна и гоготал во всю ивановскую. Родителям и гостям, понятно, такое поведение казалось забавным, но где тут, спрашивается, чувство юмора?

Или вот друг Антон в один не самый прекрасный день тоже вдруг осознал, что настоящим «битлом» ему никогда не стать. И, осознав, затосковал. Дня на три или даже четыре. Конечно, это был шок — реальный, со всеми вытекающими ручьями. Потому что любой рок-певец обязан быть худым, подвижным и при любой возможности бешено трясти со сцены патлами. То есть лысые певцы тоже порой встречаются, но среди рок-элиты их что-то не видно. Кое-кто утверждает, что великий Меркьюри в финале все-таки подстригся под ноль, но зри в корень, как говаривали древние, — начинал-то он с буйной шевелюры!

Короче, там, где голос и успех, непременно должны быть длинные пряди с худобой и джинами в обтяжку. Антон же с самого рождения страдал от избыточного веса, а волосы у него были ровненькие, стрижка — коротенькой. На длинный кудлатый причесон папаша Антона наложил жесткое табу. Под страхом лишения карманных денег и всего прочего наследства. Папахена своего Антон уважал и боялся, а посему на карьере нормального «битла» ему пришлось поставить крест. Однако главная его грусть крылась все-таки в другом: Гера, которого Антон не переносил органически, всеми положенными битловскими качествами обладал в полной мере. То есть пел и играл он так себе, зато был худ, гулял в поношенных джинсах и шевелюру имел роскошную. Конечно, не такую густую, как у Дассена или Анжелы Дэвис, но тоже вполне симпатичную. И как Серега любовался Лидочкиной косой, так некоторые из девчонок нет-нет, да и поглядывали на Герины волосы. Сергей никогда не расспрашивал Антона про все эти вещи, однако понимал: повод для грусти у товарища имеется. Повод серьезный. Повод достойный.

И все-таки…

Если толковать о самом Сереге, то подобных поводов у него набиралось с избытком. Как он полагал — даже через край для его неспелого возраста. Потому что была ранняя и неразделенная любовь, была кончина отца. Даже этих двух поводов могло хватить с избытком для любой самой протяженной хандры, однако новый учебный год, видно, решил доконать подростка. Сначала его кинули одноклассники, потом измордовал Стас. Такой вот осенний дуплет! В итоге Серега вынужден был шататься по больничным коридорам и главное удовольствие находил в лицезрении Лидочкиной косы. За эту удивительную возможность он и помещение процедурной почти полюбил. Именно там чаще всего можно было застать Лидочку. Конечно, туда заходила масса прочих конкурентов-пациентов, но Сереге почему-то казалось, что к нему Лидочка относится особенно благосклонно. И улыбалась чаще, и уколы старалась делать легкие, и даже смотрела как-то задумчиво.

В этот день он написал ей три письма. Все три были посвящены чудо-косе и перепевали одинаковыми словами одинаковые охи-ахи. Потому и были в конце концов изничтожены. Сергей постарался разорвать их на кусочки помельче. Чтоб не склеил потом никто воедино, не прочитал и не умер со смеху. В общем, поработал не хуже европейского шредера, а бумажные останки бросил аж в два разных унитаза. Аккуратно спустил воду тут и там. Для пущей конспирации.