Читать книгу - "Будапештский нуар - Вилмош Кондор"

– Так я и думал, – пробормотал он, подошел к столу, поправил налокотники и наконец заговорил:

– Я готов, Гордон.

– Отлично.

Архивариус аккуратно разложил перед собой записи и посмотрел на посетителя:

– Вы не просили письменно, поэтому я не указал ссылки. Может, я что-то и вспомню, если это важно, но извините заранее.

– Мне не важно, когда, где и кем написана статья, Штрассер. Достаточно информации с ваших слов.

– Итак. – Тот расправил плечи.

Гордон был как на иголках и не отказался бы сейчас потрясти архивариуса, чтобы тот наконец заговорил. Но он знал: ожидание оправдается. Он знал наверняка, что, если нанять частного детектива, тот потратит в десять раз больше времени, а выяснит в десять раз меньше, и, конечно, язык за зубами держать не будет.

– Итак, – повторил архивариус. – Витязь Андраш Сёллёшхеди Сёллёши родился в 1876 году в Будапеште. Его отца тогда уже звали Томаш Сёллёши, если быть точнее, Томас Ротенау. После освободительной борьбы он приехал в Буду в качестве ашкеназского еврея и открыл свой универмаг. Когда он отказался от веры, точно не скажу, но знаю, что это произошло в конце 50-х годов ХIХ века. Сына он окрестил уже не Андреасом, а Андрашем. Жена его тоже приняла римское католичество. Отец Сёллёши стал по-настоящему состоятельным человеком, когда в 1867 году перенес свой магазин в Пешт. Андраш был единственным ребенком, поэтому отправить его учиться за границу не составило труда. Сначала он учился в Антверпене, затем в Берлине. В 1902 году вернулся в Будапешт и сразу занял место рядом с отцом, который скончался уже в 1905 году. Еще через год, в 1906 году, Андраш женился на Ирме Петнехази. В 1914 году у них родился единственный ребенок, девочка, которую назвали Фанни. Первые два года мировой войны он много путешествовал, главным образом по Африке. Он одним из первых заключил сделку в Абиссинии. В 1919 году он уже был владельцем пяти магазинов в Пеште, но их оборот блекнул на фоне импорта кофе. Какое-то время он поставлял свой товар в наикрупнейшие магазины Вены и Белграда. Таким образом в 1920 году он вышел на немецкий рынок.^[22]

Он умело лавировал в щекотливых вопросах политики, умел стороной обойти шторма, так что вскоре открыл еще несколько магазинов, которые на этот раз занимались оптовой торговлей: один в Берлине, один в Мюнхене, один в Бремене и один в Нюрнберге. В 1933 году Хорти пожаловал ему титул витязя и одновременно назначил тайным советником. С начала года большая часть экспорта направлялась в Германию как одному из самых крупных подрядчиков.

Сейчас он проживает по адресу: улица Пашарети, дом 48. Его контора располагается на проспекте Императора Вильгельма. Личный автомобиль: «Майбах DS8 Цеппелин»-седан, номер MA 110. Известен как замкнутый человек, часто по делам бывает в Германии. Не ходит в театр, почти не появляется в обществе. Жена, Ирма Петнехази, значительно активнее и является членом различных женских объединений. Единственный ребенок – самое большое разочарование в жизни Сёллёши, так как теперь непонятно, кому передать дело.

Гордон даже не пытался записывать то, что Штрассер зачитывал безучастным, угасающим голосом. Из него бы не вышло хорошего радиодиктора, но он к этому и не стремился.

– Скажите, Штрассер, можно мне забрать ваши заметки? – спросил Гордон.

Архивариус смерил его взглядом.

– Никогда не отдавал свои заметки.

– И наверное, никогда не встречали репортера, который хотел бы работать, но не мог, потому что ему чуть не сломали руку.

– Видел я репортеров, которые не могли работать, но бывают исключительные случаи.

– Это как раз один из них. – Гордон поднялся и положил перед Штрассером еще одну пачку египетских сигарет.

– Мне тоже так кажется. – Штрассер моментально спрятал пачку и подвинул заметки ближе к Гордону. – Не знаю, зачем вам это. Неужто статью собрались писать? Это было бы любопытно.

– Почему?

– Сёллёши никогда не общался с репортерами. По крайней мере, с нами – точно, но и от других не слышал. Писать о нем писали, но сам он никогда не давал интервью.

– Почему он так себя ведет?

– Сами выясняйте, если хотите, потому что мне отсюда, из архива, ничего не видно. Да и желанием не горю.

Гордон поднялся в кабинет редакции, подошел к телефону и набрал номер. Трубку поднял Мор.

– Все хорошо, дедушка? – спросил Гордон.

– Да, дорогой мой. Долго нам еще тут сидеть?

– Недолго. Попросите, чтобы дворник заказал обед, но, пока я не вернусь, из дома не выходите. Можете передать трубку Кристине?

– Подожди. Что вообще происходит? Во что ты влип?

– Я все расскажу, дедушка, но потом, сейчас не могу говорить. Позовите Кристину.

Пока девушка шла к телефону, он подтянул к себе «Восемь часов» и принялся листать. Оставил открытой рубрику сообщений. Один за другим следовало пять коротких текстов, по паре предложений в каждом. Гордон пробежал глазами первый текст, хотя прекрасно знал, что здесь размещают: «Довожу до сведения своих нынешних и будущих глубокоуважаемых клиентов, что с 10-го числа я поменял фамилию Клейн на венгерскую фамилию Куташ. С уважением, доктор Эндре Куташ, частный адвокат». Остальные сообщения были аналогичными. Врачи, торговцы, адвокаты – один за другим они писали о том, что сменили фамилию на венгерскую. Однако странно, что…

– Жигмонд.

– Все хорошо, Кристина?

– Да, уже получше, – ответила она. – Я и подумать не могла, что все так серьезно.

– Простите.

– Это не ваша вина.

– Нет, моя.

Кристина на секунду задумалась:

– Да, ваша. Вас избили те же самые люди?

– Да.

– Вы знаете, кто они?

– Догадываюсь.

– Догадываетесь?

– Да.

– Потом расскажете.

– Обязательно, – ответил Гордон и оглядел редакцию. Никто не обращал на него внимания. Гёмбёш ушел в прошлое, теперь коллеги занимались другими делами.

– И?

– Что и?..

– Надолго мы заключены под домашний арест?

– Когда приду домой, мы все обсудим. Мне пора, берегите себя, – ответил Гордон и повесил трубку.

И все же была причина, почему он не жалел о своей нетрудоспособности. Последние дни протекали в догадках, кого же Дарани привлечет в правительство наряду с Партией национального единства. Зачем столько об этом рассуждать? Все тех же. Хорти назначил Кальмана Дарани на должность премьер-министра уже в день похорон, при том что тот только пару дней исполнял обязанности главы правительства, и даже это было лишь пустой формальностью.