Читать книгу - "Лагуна Ностра - Доминика Мюллер"

Сердце у меня готово было выскочить из груди, когда мы, целые и невредимые, катили обратно по мирной сельской дороге, вдоль берега Силе. Хотя что такого могло с нами случиться? Мы сами, как дети, нагнали на себя страху, тем более бессмысленного, что мы не обнаружили ничего мало-мальски подозрительного. Если я только заикнусь перед братом о каких-то там носочках, висевших на бельевой веревке, он непременно пошлет меня к моим плафонам. Это я так думаю, воскликнул Борис, после чего вынул из-под свитера засунутую за ремень жалкую детскую вязаную кофточку, коричневую, с обтрепанными манжетами и воротом, и сунул мне под нос. Это та самая коричневая кофточка, в возбуждении кричал он, которая была на мальчугане из профессорской гостиной, ее ни с чем не спутаешь, он запомнил эти локти, заштопанные не подходящей по цвету, бежевой ниткой.

Руками Борис мало что умеет сделать, он сам это признаёт, но вот глаза у него просто замечательные. Не глаза, а чудо-машина для видения с запоминающим устройством. Ему достаточно нескольких секунд, чтобы запомнить картину в мельчайших деталях. Дядя понял это, когда несколько раз, увидев какое-нибудь полотно, мог с точностью сказать, где, у кого и когда он видел его прежде. Если любишь живопись, нет ничего необычного в том, что с первого взгляда узнаёшь пусть даже позабытый предмет своей любви. Когда мальчуган появился в гостиной у Корво, он был одет во все новое. И если тогда Борис и не обратил внимания на коричневую вязаную кофточку, его глаз все же зафиксировал бедняцкую штопку, как он зафиксировал бы неудачно подправленную живопись, портившую полотно в целом. Вот и все. Там, на вилле, на площадке второго этажа, ему бросилась в глаза эта одежка, висевшая на спинке кресла, и он в мгновение ока вспомнил того мальчика в гостиной — все очень просто.

Объятые сладкой эйфорией, мы наслаждались победой. Жалкий свитерок был той самой деталью, которая в пух и прах разносила выстроенную Корво конструкцию, предметом, вступавшим в противоречие со всеми его построениями. Бежевая штопка позволяла соотнести коричневую кофточку с тем мальчуганом с той же достоверностью, как сгиб пальца «Мужчины с перчаткой» позволял определить руку Гверчино. Эта деталь наполняла смыслом разрозненные элементы целого.

«Нечто забавное», добавленное Энвером к сайту эскорт-услуг Илоны Месснер, — это дети, предмет чудовищного торга, то, о чем прожужжал нам все уши Альвизе и что стало известно Волси-Бёрнсу. Этот мерзавец решает шантажировать Корво, а может, Энвера. Для этого он и задерживается в Венеции — чтобы потребовать у них денег, которых никогда не увидит, поскольку Энвер или Корво, а может быть, и оба вместе, назначив ему встречу, убивают его, а затем отвозят тело на канал Сан-Агостино, воспользовавшись для этого гондолой профессора, наличие которой Альвизе предстоит проверить. Так что дело в шляпе. Просто удивительно, сколько всего можно узнать благодаря какой-то малюсенькой детальке, если пристальнее взглянуть на нее. Какая-то бежевая штопка — и вот с поразительным реализмом перед нами встает картина убийства. Сам Караваджо не написал бы лучше.

Однако, если есть коричневая кофточка, должен быть и ребенок, на котором эта кофточка была надета. Какова его роль в этой истории и почему его нет на картине?

Куда он испарился, этот мальчуган?

С уверенностью можно сказать только одно: у нас есть только кофточка. И еще — сумасшедшая сумма на счетчике такси. Сбежав из Чендона, мы не посмеем взять с Корво деньги за дорогу, так что единственное, к чему приведет нас этот свитерок, шепнула я Борису, — это к разорению.

Стоя у въезда на мост Свободы, еще на материке, мы вдруг поняли, что наша находка говорит лишь о том, что ребенок и человек, занимающийся детской благотворительностью, встречались, что мы видели собственными глазами и о чем говорила Илона.

Оставалось лишь надеяться, что Альвизе не примет слишком в штыки этот трофей, выхваченный зорким оком Бориса, вздохнула я. Око, напомнил мне дядюшка, с которого в этот момент не спускал изумленных очей таксист, наблюдавший за нами через зеркало заднего вида, — у всех цивилизаций является символом абсолютного знания. У Игоря есть тибетский стяг, на котором Яма, бог-разрушитель и распорядитель ада, изображен с третьим глазом в центре лба, указывающим на его особую прозорливость, превосходящую чувственное восприятие, то, чего так не хватает нашему Альвизе. В ответ я напомнила ему гравюру Одилона Редона «Глаз в виде странного воздушного шара, отправляющийся в бесконечность», на которой глазное яблоко представлено в виде монгольфьера, уносящегося ввысь, чтобы взглянуть на мир сверху. Единственное, что может привести семейство Кампана к согласию, — это какая-нибудь черная дыра, которая засосет наши зоркие очи, все вместе, и их поглотит тьма, такая же непроницаемая, как это темное дело.

Летом мы с дядюшками обожаем кататься по Лагуне на пуппарино Бориса. Стоя на корме под палящим солнцем, дядя отталкивается веслом, направляя лодку по зеркальной глади воды между баренами прямо на закат. В травяных зарослях застыли изнуренные зноем цапли, удоды и чайки, вода горячая как печка и такая спокойная, что даже Игорь отваживается взять в руки весло, чтобы показать, что и он сумеет управлять лодкой, если того потребует Борис. Тоска по этим летним денькам сжала мне сердце, когда я стояла на том конце моста Свободы, на окраине Венеции, разукрашенной гаражами, автомобилями, экскурсионными автобусами и прочими отрыжками материка. Стоя посреди этой промозглой гризайли, мы вывернули карманы, чтобы расплатиться с таксистом, с грустью отметив, что теперь нам не на что будет купить пармскую ветчину и тыквенные ньокки для Альвизе, и мне показалось, что нашему былому семейному согласию никогда уже не вернуться. Пройдя по украшенной мраморным кружевом паперти Святого Иоанна Евангелиста, в нескольких шагах от канала, где плавал Волси-Бёрнс, мы вернулись в палаццо Кампана, когда уже начало темнеть. Борис ущипнул меня за нос и за губы. Так он делает обычно, когда видит, что мне грустно, стесняясь вытравливать мою печаль словами. Вдруг ему стало холодно, и он запахнул плащ, плотнее прижав его к телу и детской коричневой кофточке, спрятанной у него за поясом.

И все же это улика, прошептала я.

Да, это была улика, которую ради его успокоения я пообещала отнести брату, человеку абсолютно равнодушному к розовым закатам в Лагуне, не способному разглядеть в детской кофточке или картине знак, ниспосланный свыше.

И я подумала: чтобы заслужить хоть каплю внимания с его стороны, нам, видимо, придется просто поджечь себе волосы, ведь ничем другим мы ему помочь не смогли.