Читать книгу - "Искатель, 1995 №4 - Юджин Фрэнклин"

сколько центнеров сверх плана получила укрупненная бригада полеводов во главе с… Синьору Примо приносили сводки, реестры, отчеты, соображения, прогнозы, таблицы, предложения, статьи центральных газет. Он выслушивал, просматривал, перелистывал, распечатывал пакеты. И по каждому отдельному поводу так же уверенно, без малейшей тени сомнения произносил несколько указующих слов. Я записывала, нисколько не удивляясь бешеной скорости, с которой авторучка в моих пальцах проставляла затейливые значки. Потом замелькали документы, содержащие такие мрачные разделы политики, что мне определенно почудился сырой смрад мочи и парного мяса. На этих бумагах с грифом человеческого страдания Примо ставил свою подтверждающую державную подпись. Иногда добавлялось конкретно: «к чрезвычайной мере» или «пятнадцать лет каторги в горах (Окатуя) Сьера- Маэстро».

Я сознавала, что передо мной мощный народный гений. Выйдя из его недр, он самозабвенно трудился во благо народа и ежечасно, ежеминутно думал о его процветании, — правда, иногда немного мучил ради высшей справедливости, даже слегка сокращал его бестолково растущую численность. Зато сопереживал (не щадя душевных сил) вместе со своим народом недостаток еды, опасность катастроф, массовых психозов и заражений, всегда обращая к нему ободряющую речь по радио и телеэкрану.

Когда последний докладчик (их было не меньше двадцати) убрался со слащаво-танцующим реверансом, оттяжкой носка и полосканием в воздухе заискивающей кистью, диктатор спросил:

— У тебя готово?

— Так точно, шеф! — гаркнула я, преподнося ему уработанный вдрызг блокнот.

Содержание морщин и бугров на его полном лице было ответственно, но достаточно благодушно. И все же он читал стенограмму с озабоченно выпертым подбородком. Опытным глазом пробежал записи, одобрительно кивнул и аккуратно положил в каминное пламя. Кстати, сиял гитарным очарованием: чугунная решетка с бронзовыми виньетками, светлый мрамор, на мраморе швейцарские фигурные часы — нимфа безо всего, смерть с косой, веселый сукин кот с лютней; кроме часов, были статуэтки (несколько шаржирующие) — Бонапарт (я его сразу узнала), Троцкий (как же! впрочем, этот как будто менее знаменит) и еще один именитый главарь фундаментально-палаческого толка.

Проследив, как огонь ухватил оранжевой пастью мою трехчасовую работу, я хихикнула. Вождь сжигал за собой мосты.

— Прошу отобедать, — сказал Примо и пояснил, что обычно обед бывает парадный, с участием должностных лиц, газетных редакторов и дипломатических представителей от какой-нибудь из отдельных звездных систем; но сегодня он изменил правилу, а потому лично перечислил, как гибкий метрдотель: — Волжские расстегаи, фрикассе из дрофы, кольраби в сухарях, форель-локо, апфельштрудль, бургундское… Нет аппетита? Тем лучше. Раздевайтесь, мадемуазель Венцеслава.

Наконец-то он использует свой единственный козырь в этой смертельно замысловатой игре. Интересно, каким способом и в каком стиле. Беспрекословно сбросив рубашку и содрав джинсы, я предстала экипированная только сандалиями. К моему удивлению, диктатор попятился от меня и требовательно хлопнул мясисто чавкнувшими ладонями. Тут же вокруг заколыхались толстые старухи в шлепанцах, в засаленных на животе спецхалатах. С моих плеч нежными струями пролился призрачно-бледный шелк, медные космы были укрощены аметистовой диадемой. Зеркала размножили кровавые родониты у меня на груди, уши вспыхнули алмазной символикой. Я уже накопила опыт теоретического и непосредственного сравнения (время шло, ширилось количество ассоциаций) и вполне согласилась сама с собой, что, бесспорно, прекрасна, как… Да, да, как посланница созвездия Кентавра, истеричные болтуны! Только на ступнях моих по-прежнему сиповато поскрипывали стоптанные сандалии. Малейшее движение открывало до бедра левую ногу, зато и все остальное считалось прикрытым лишь умозрительно. Вообще дело было поставлено таким образом, что в платье я показалась себе более голой, чем будучи натурально раздетой. Здесь, конечно, работали костюмеры, практиковавшие в фешенебельных коллекционных, фантастично укомплектованных лупанарах.

Я замурлыкала что-то на иностранном языке, не исключалось, что по-персидски. Содержание терлось около розы и соловья, который исходил похотью, будто невоздержанный владелец гарема.

Признаюсь откровенно: я отвлеклась нарядом. В этом сказывалось мое ординарно женское содержание. Довольная собой, я спрятала в массе волос железный тюльпан и подмигнула заведующему тайным сыском. Бек-Марузин скрежетнул зубами.

— Сюда мой секретариат, — приказал ему Примо.

Бек-Марузин трусцой побежал к золоченой двери. Надавив створку, просунул голову, что-то интеллигентно протенорил и отскочил, как пружинный чертик. Я заметила, что проклятый ищейка успел обшарить мои лохмотья.

Ойкнули створки с медальонами — кудрявенькими, как пасхальные барашки, юношами в нимбах. Я ожидала, что в отворенную дверь про-канканирует, держась под руки, шеренга вспененных бальных платьев, а вместо того просочилась унылая вереница невольниц, одетых униформенно да еще в одинаковых светло-блондовых париках.

Несмотря на все это, их неодновидность заведомо привлекала. Были тут внучки чалмоносного Востока с выпуклыми глазами ланей — этакие зачехленные Лейлы без Меджнунов, благородно-чувственные кареокие креолки, пленяющие нежной плоскостью лиц хрупкие гейши острова Кюсю и белотелые Сольвейг с преданным морским взором. Они расселись на изогнутых стульчиках, оправляя юбки над светящимися коленями, бурно шепча и переглядываясь. Я улыбалась с идиотски-снисходительным выражением бровей и прохаживалась, низко двигая втянутым задом, как матерая манекенщица на помосте.

— Ну-ка, Бек, разверни ее во всех ракурсах, — потребовал синьор Примо и для удобства обозрения запихнул под себя круглый пуфик.

Бек-Марузин жеманной щепотью взял меня за левую кисть, провел туда-сюда в нижегородской кадрили, а затем предложил выполнить несколько живописных поз, заимствованных из гонконгских журналов. Я продемонстрировала их без всякой обывательской конфузливости, после чего победоносно уперла руку в бедро.

Синьор Примо вдруг выкинул из-под ляжек удобный пуфик и повернулся к потрясенно-пятнистому секретариату.

— Что скажете? — напористо спросил он. — А нечего вам сказать, вот в чем дело. Такой компетентности вам и не снилось. Уж молчу про данные. Кентаврица, одним словом. Звать Венуся, то есть Венера. Имя соответствует, как видите. Так что царицей…

— Но, эччеленца!.. — встрял опасный очкарик.

— Ну, королевой…

— Прошу прощения, вы же всегда предпочитали демократическую терминологию.

— Тогда она избирается… э… массовой затейницей государственного торжества. Решение принято коллегиально. А теперь вон отсюда. Сейчас начнем, так и знайте.

С приглушенными всхлипами и сбоями каблуков секретарши гурьбой побежали к старинной двери, откуда на них целомудренно глядели юноши в нимбах.

Синьор Примо сунул руки в карманы байковых панталон и зашагал к лифту. Я от него не отставала. В кабине мерцала из-под ресниц намекающе сластолюбиво. Но диктатор мрачно молчал, словно перестал меня замечать. Лифт с двадцатого этажа полетел вниз. Выходя, мы едва не столкнулись с двумя серыми, крючконосыми — шлем, ремни, краги; серые волокли под руки лысого человека, мычавшего что-то и бессильно мотавшего опущенной головой. По плеши текла кровь, разбегаясь в морщинисто-мозаичных арыках и создавая на кумполе прихотливый орнамент. Примо участливо остановился. Две лысины — жертвы и властелина — выглядели рядом как дыни на натюрморте. На одном из тех, что заботливо предлагались