Читать книгу - "От любви с ума не сходят - Ольга Арнольд"

Мама нервно крутила в руках сигарету; я чуть ли не впервые заметила, что у корней её безупречно окрашенных и уложенных волос пробивается седина. Я попыталась что-то сказать, но она меня перебила:

- Сначала я не жалела, что произвела на свет Алю. Можешь мне поверить, Володя относился к ней, как к родной, но у нее был такой сложный характер, что нам обоим было с ней очень непросто. Я думаю, что это следствие тех потрясений, что я перенесла во время беременности. А хромота - ну кто знает, откуда она взялась? А после того как Аля выпала из окна… или, если хочешь, покончила с собой… После этого я не уверена, что поступила правильно, не сделав аборт.

- Мама, все было правильно… Поверь мне, Аля была по-своему счастлива, и не такую уж короткую жизнь она прожила.

Если бы я была романисткой и писала любовный роман, то в этом месте следовало бы сказать: слезы градом покатились у нее по лицу или что-то в этом роде. На самом же деле мама неизящно шмыгнула носом, взяла у меня платок, высморкалась и продолжала:

- После нашего разрыва Сергей несколько раз приходил ко мне, просил прощения и умолял вернуться, но мой отец, а потом и Володя отвадили его от дома. Я встретила его как-то на улице года через два после того, как мы расстались. Он уже тогда опустился, потерял военную выправку, какой-то лоск, который у него прежде был… Как я тогда на себя разозлилась - я, психиатр в третьем поколении, не разглядела за смазливой внешностью обыкновенного алкоголика! Может, Але передались какие-то его дефектные гены… Он говорил мне, что собирается в Москву, к отцу. Впоследствии одна моя подруга, знавшая его в лицо - мы были вместе так недолго, что о его существовании мало кто имел представление, - говорила, что встретила Сергея в Парке культуры и отдыха, но с трудом узнала. Но все-таки она была уверена, что это был именно он, потому что он встретился с ней взглядом - и слишком быстро отвел глаза, как будто не хотел продолжать знакомство. Сергей никогда не спрашивал о нашем ребенке, я думаю, он решил, что я каким-то образом избавилась от плода. Я не знаю, где он и что с ним, я постаралась вычеркнуть его из памяти, - и она снова всхлипнула; в последний раз она плакала на похоронах Али.

Мы долго сидели с ней, обнявшись. Я вытирала своим платочком слезы, катившиеся у нее по щекам, а Гришка подвывал у наших ног и все норовил заглянуть ей в лицо - он не переносил, когда кто-то из близких ему людей плакал! Ему же не объяснишь, что не все слезы - от горя. Я давно не чувствовала такую близость с мамой, как в тот момент; пожалуй, с самого детства.

В конце концов Гришкин скулеж заставил нас прийти в себя и выйти с ним на улицу. Больше мы с ней не говорили на эту тему, только на следующий день перед самым отъездом она мне сказала:

- Я оставляю тебе эти фотографии. По отчеству Сергей был Алексеевичем, но никого из его родных я никогда не видела. Он говорил мне, что матери у него нет, а отец второй раз женился и живет где-то под Москвой. Еще он упоминал про сестру, Алевтину или Аллу, по мужу Карачарову.

Больше я про него ничего не знаю.

Сажая маму в «Красную стрелу» (за обратный билет тоже заплатил Витя), я дала себе слово, что узнаю, что же произошло с Алей. Это было уже не просто неуемное любопытство - нет, у меня появилась возможность снять такое бремя вины с маминых плеч!

* * *

Я еще раз внимательно просмотрела Алин дневник. В одном из мест, где чернила совершенно расползлись, я смогла прочитать нечто вроде:

«Ездила в М… нашла… ды С.Б. Какое раз…ание!»

Возможно, это означало, что она куда-то ездила в поисках своего истинного отца, и ее постигло разочарование. Впрочем, в детстве я увлекалась Жюль Верном и с этого времени помню, как неправильно расшифрованная записка капитана Гранта заставила его детей проделать кругосветное путешествие. Разгадыванием ребусов должны заниматься профессионалы! Пора, ох пора отдать дневник Эриковым экспертам… И все же: если в этих полусмытых строчках (я даже не могла разобрать дату, очевидно, это была весна 1986 года) речь шла действительно о Сергее Балонове, то его надо искать не в Москве, а в Подмосковье - она ездила куда-то в «М». Тем более что мама говорила мне, что его отец жил не в самой Москве, а где-то рядом. Что это за населенный пункт на «М»? Мытищи? Малаховка? Михнево? Мелихово? Или какая-то маленькая деревенька, типа Малиновки, - рядом с ней была дача, которую снимала тетя Лена, и одно блаженное лето я, тогда еще малявка, провела там почти целиком под присмотром бабушки вместе с Вахтангом; эти каникулы мне запомнились как чуть ли не самые веселые в моей жизни.

И тут я себя еще раз остановила.

Это не мое дело - искать Сергея Балонова; в области могут быть сотни и тысячи поселков и десятки городов, чье название начинается с буквы «М». Хватит строить из себя помесь Пуаро с Шерлоком Холмсом, у меня есть свое занятие - перелопачивать Алины истории болезни. И я позвонила Эрику, передала ему все, что узнала от мамы, и высказала свои предположения.

Сначала, надо сказать, мне казалось, что основная работа Эрика в его агентстве не требует от него особых усилий - попросту говоря, это халява, за которую хорошо платят. У него был свободный график, никто не контролировал, как и где он добывает информацию - лишь бы она была, а практически все вечера он проводил по своему собственному усмотрению. Но в какой-то момент начальство за него взялось всерьез, и он пропал почти на неделю, а потом зашел ко мне в стрессовое отделение - бледный, невыспавшийся, с черными кругами под глазами, но от этого еще более интересный.

Его появление в стационаре произвело настоящий фурор. Мои соломенные вдовушки сначала попадали в обморок - все как одна, а потом самые смелые и готовые уже к жизни на воле разбежались по палатам, чтобы привести себя в порядок. В стационаре на пять женских палат обычно приходилась одна мужская. Как и в любом заведении, где женщин преобладающее большинство, наши пациентки живо интересовались теми немногими мужчинами, которые попадали в их поле зрения. В основном это были врачи; я уверена, что многие пожилые дамы были влюблены в Косолапова - впрочем, молодые тоже. Когда Володя Синицын проходил по коридору, то женщины провожали его взглядами, в которых сквозило откровенное восхищение. Впрочем, здесь я могла их понять - чем дольше я знала Володю, тем симпатичнее мне он казался. Я отдавала себе отчет, что он мне нравится: нравится его мягкая улыбка; нравится печаль в глазах, которая появлялась, когда он думал, что на него не смотрят, - не древняя застывшая еврейская печаль, а что-то личное, недавно пережитое; нравится спокойствие, с которым он обращается с нашими беспокойными больными - его терпение приводило в восторг даже меня, славящуюся своей уравновешенностью.

Но в основе моего спокойствия, как мне кажется, лежит хорошо скрытое равнодушие: на самом деле в глубине души я далека от проблем этих несчастных людей, меня больше всего на свете волнуют мои личные дела и переживания. Володя же умел реально сочувствовать и сопереживать своим пациентам, при этом не теряя себя. Я восхищалась больше всего его профессионализмом; он умел выдерживать в своих отношениях с больными ту тонкую грань, которую переступали в свое время и Фрейд, и Юнг. Если ты установишь чересчур тесные эмоциональные отношения с больным, ты потеряешь объективность и не сможешь ему помочь, потому что будешь принимать его проблемы слишком близко к сердцу, как свои, и потеряешь частичку своей личности. В этом была основная беда моей сестры. Если же ты слишком отстраняешься от пациента и держишься чересчур холодно, то какие бы правильные вещи ты ему не говорил и не внушал, он их не воспримет из-за отсутствия эмоционального контакта.