Читать книгу - "Серьга Артемиды - Татьяна Устинова"

Можно: завтракать в «Кофемании», ездить на «Альфа Вьюча Пипл», то и дело брать такси, проводить зиму в Трех долинах, каждый год обновлять гаджеты, замыкать круги активности на смарт-часах, читать литературу по саморазвитию и жить по Лабковскому…

Нельзя: покупать на скидках, жить с родителями, считать, что «Времена года» – это какая-то музыка, хотя на самом деле магазин, не знать, кто такой Лабковский.

Эти «можно» и «нельзя» были хорошо известны не только Насте, но вообще всем – спроси хоть вон ту девулю за соседним столом, которая строчит сообщения в телефоне и уже раза три сделала селфи. Когда она не строчила и не делала, ложечкой пила кофе из чашки и неотрывно смотрела на Даню. Или того парня, который поглощает суп, пристроив телефон позади тарелки, смотрит «стенд-ап шоу» и весело смеется – сам с собой! И они подтвердят, они тоже знают, что «можно», а что «нельзя».

Почему ему все равно? Почему он словно сам по себе, отделен от них, накрыт невидимым колпаком, защитным полем?..

Это его имела в виду бабушка, когда говорила, что есть немногие, которые живут, а большинство смотрит картинки про жизнь?..

– Слушай, – тараторила Джессика, – а у тебя есть друзья? Ты бы нас познакомил! У меня в Москве никого, жуть просто. С одним парнем на прослушивании скорефанилась, а потом он потерялся. Его на второй тур пропустили, и я уж его больше не видала. И вот Настя еще. А мне тута закрепиться надо, я обратно в Мышкин не поеду, по хозяйству впахивать! А может, твой батя меня на работу возьмет? Я это… учусь быстро. Ненадолго, до следующего года, а там поступлю!..

Настя сказала, что нужно ехать, иначе настанет ночь, и в институте никого не будет.

Даня порывался заплатить за всех, но Настя не разрешила. И «фраппе на миндальном» не стала допивать.

* * *

В третьем часу Тонечка и Александр Наумович были отпущены восвояси.

Великий продюсер злился. Тонечка была задумчива.

У подъезда многоэтажки она нашарила в кудрях темные очки, нацепила их на нос и спросила Германа, знает ли он родственников Василия Филиппова. Жену, например, очень деловую, о которой говорил режиссер Эдуард тогда, на «Мосфильме».

– Жену знаю, конечно, – сказал Герман с раздражением. – Зачем она тебе?

– Я к ней съезжу, – объявила Тонечка. – Расскажу.

– Я уверен, ей уже позвонили.

– Да это неважно, Саша. Звонили, не звонили, какая разница!.. Нужно, чтоб все было по-человечески.

– По-человечески, значит, взять и явиться к незнакомому человеку, чтоб выразить… что? Фальшивое сочувствие?

– Почему фальшивое? Искреннее! У нее муж умер. В нашем присутствии!

– Они сто лет не живут вместе!

– Саша, он ее муж.

Герман махнул рукой.

– Езжай куда хочешь. Позвони в мою приемную, я распоряжусь, тебе дадут контакт, у секретарши есть.

– Кто-то же забрал его телефон, – продолжала Тонечка задумчиво. – И привез бутылки, весь этот… праздник жизни!

– Это из нового сценария?

– Саша, я как раз хотела тебе сказать про сценарий…

– Не нужно мне ничего сейчас говорить, – перебил он. – Я зол, ты что, не видишь?

Тонечка посмотрела на него. Зол, да еще как зол!..

– Я весь день угробил на ерунду, – продолжал Герман, распаляясь, – которая не имеет ко мне никакого отношения! Можно подумать, мне делать нечего!

– С нами всегда так, – отозвалась Тонечка. – На нас нужно тратить время, мы выпиваем, помираем! Ужас один.

Он не понял.

– С кем, с вами?..

– С людьми, – пояснила Тонечка. – Ты просто к нам не привык. Или давно отвык, тут я не знаю.

– Ну, человечество в целом меня действительно не интересует.

– Оно и видно. Тебе даже этого несчастного Василия не жаль. Тебе просто хочется, чтоб все побыстрее закончилось. Вернее даже не так! Чтобы твое участие побыстрее закончилось.

– Василия мне не жаль вообще, – согласился Герман. – И тебе не советую изображать мать Терезу. Быть милосердной без лицемерия сложно.

– Мой муж сильно пил. И умер от белой горячки.

– Я уже догадался. Ты рыдать была готова у одра этого недоумка! Совершенно ясно, что тебе близки его страдания. Я только спрашиваю у себя, при чем тут я. И получается, ни при чем. Изображать святость мне скучно. И я не очень понимаю, зачем.

– А я изображаю святость? – тихо спросила Тонечка.

– Еще как! Смотреть противно. Все, давай, пока.

Тонечка проводила глазами его машину.

…Почему он решил, что она «изображает»? Она делала то, что привыкла, – пыталась помочь, хотя чем тут поможешь?.. Сколько раз за свои сорок лет она приносила воду, подносила стакан к клацающим зубам, впихивала таблетки, заставляла глотать, клала на лоб пакет со льдом, ждала «Скорую», умоляла бездушных врачей сделать «хоть что-нибудь»!

Ей и в голову не приходило, что она «изображает святость»!

Иногда, сильно устав, она упрекала себя, но не в «святости», а в слабости!.. Она настолько слабый человек, что не имеет сил сбросить тягло, зажить, задышать, начать делать то, что хочется!.. Она изо всех сил делала то, что «должна». Может, именно это Герман и назвал лицемерием?

Впрочем, это был слишком сложный разговор с собой, чтобы вести его у подъезда многоэтажки по Песчаному проезду, тринадцать!..

Некоторое время она соображала, где здесь может быть метро, а потом пустилась в путь.

Жена Василия Филиппова работала в самом центре. Громадное серое здание, кажется, начала прошлого века, подковой нависало над крошечной площадью с памятником в середине. Тонечка, родившаяся и выросшая в Москве, понятия не имела, кому тут памятник, подошла и посмотрела. Оказалось Урицкому!.. Она ничего не могла припомнить об этом человеке – кажется, он был пламенный революционер, – и решила потом непременно почитать.

Секретарша Германа с некоторым недоумением продиктовала ей телефон Зои Евгеньевны Филипповой, и сама Зоя Евгеньевна недоумевала, когда Тонечка позвонила и напросилась на встречу. Но отступить она не могла.

Назло Герману не станет она отступать!..

Никакого пропуска не было в бюро пропусков, пришлось снова звонить, представляться, напоминать, что она приехала «поговорить о Василии» и что это «очень важно», впитывать холодное недоумение, льющееся из телефонной трубки прямо в ухо.

Зоя Евгеньевна служила в роскошной юридической конторе на четвертом этаже. Паркеты, ковры, многозначительная тишина – здесь люди заняты важными делами! – на стенах портреты знаменитых адвокатов и присяжных поверенных, смешанный вкусный запах кофе, духов и озона от копировальных машин. Должно быть, супруга режиссера большой специалист, если работает в таком прекрасном месте!