Читать книгу - "Мултанское жертвоприношение - Сергей Лавров"

Колея в вотяцкую деревню Ныша оказалась вовсе не езженая, густо поросшая травой. Только сбоку, вдоль обочины тянулась узкая тропка, проторенная редкими пешеходами.

— Однако, глухомань! — сказал полковник. — Уж не подшутил ли над нами коллега твой ушастый, брат Пимен? Отправил куда подальше от своей вотчины? Что это мы здесь искать и найти должны?

— Это тебе виднее, брат, — спокойно ответствовал монах. — Куда ты меня просил, я тебя туда и привел.

— Теперь, главное, вывести не забудь, — озабоченно сказал репортер, суетливо оглядываясь назад, пытаясь запомнить путь обратно, точно опасаясь, что дорога за их спинами в одночасье провалится под землю. — От этих «вэщащей» лесных все что угодно можно ожидать! Уж колдуны тут точно есть, я чувствую!

Бричка, покачиваясь на кочках, проехала по единственной улице деревни. Стекол в окнах не было, оконные проемы затянуты были сычугами — сушеными бычьими пузырями — и смотрели на белый свет, точно бельмастые глаза слепцов. Встречные вотяки разбегались и прятались, прикрывая рубахами головы, не желая общаться с приезжими.

— Что это они? — удивился Петька.

— Оскверниться боятся, — пояснил монах. — Мы же христиане!

— A-а… А я и не знал, что это такой большой грех! — нервно пошутил Шевырев. — Я мылся у бабки Марьи, между прочим!

— Это те самые «вылепысери», что ли? — спросил Кричевский. — Отшельники от мира, которые с русскими не общаются?

— Не знаю, — пожал плечами брат Пимен. — Длань Пресвятой Православной церкви еще не простерлась сюда. Я сам здесь впервые.

— А как же дорогу ты нашел?! — изумился сыщик.

— Расспросил в Люге у вотяков, — просто ответил монах.

— И сбиться с пути не боялся?!

— Все во власти Господа, — сказал брат Пимен. — Он выведет.

У последнего по улице дома они остановились, постучали в избу, и через запертую дверь с трудом выпытали, где живет сотский. Кое-как развернули лошадей на узкой улице, потряслись обратно, требовать у сотского, чтобы определил их на постой.

Сотский оказался рябым хитрым мужиком, меднорыжим, как и прочие вотяки, с маленькими злыми глазами. Русского он не знал, а выспросив у доверчивого монаха, кто назвал им жилище его, махнул рукой и отправил незваных пришлецов ночевать в тот самый дом на дальнем краю деревни, где выдали его прибежище. Тут уже Кричевский, оскорбленный тем, что простые мужики гоняют его, статского советника, взад и вперед по селу в поисках ночлега, схватил сотского за ворот и повелел ехать с ними, чтобы их в дом без проволочек впустили, и ночлег с удобствами, а также ужин и корм лошадям дали. Сотский, как ни странно, тотчас все понял, хоть и изъяснялся Константин Афанасьевич, усталый и раздраженный с дороги, используя все запретные кладези великорусского наречия.

В хате жила одинокая вотячка Анна, курносая, низенькая и крепкая, косматая, что твоя медведица. Полаявшись с сотским, она впустила-таки постояльцев, поставила на стол горшок пустого толокна, едва-едва приправленного маслом, да миску прелой квашеной капусты, кинула деревянные ложки. Друзья с грехом пополам поужинали, при этом Шевырев с Кричевским давились, а монах, привычный к постной кухне монастыря, прочел себе и друзьям короткую молитву, и захлебал с удовольствием.

— Обрати внимание на ложку, — сказал он сыщику. — Вот первейшая символика языческая — медведь в жертвенной позе.

Полковник пригляделся: почернелый деревянный черенок старой ложки и впрямь представлял собою на конце морду медведя, зажатую между лап. Сделано было весьма искусно. Такие же изображения были и на большой деревянной ендове, висевшей на стене, и на плошках, и даже на застежках на платье хозяйки.

— Это муж ее покойный вырезал, — пояснил монах, задав вопрос хозяйке.

— Отчего в такой глуши, где нет крещения, у нее имя русское? — поинтересовался Кричевский.

— Анна — вовсе не христианское имя, а одно из древнейших языческих, — возразил брат Пимен. — Слышишь анаграмму посередине? Может быть, это было некогда не имя собственное, а просто слово, означающее женщину.

Языческая Ева собрала со стола остатки еды, добавила еще из чугунка в некое подобие корытца все с теми же медведями вместо ручек, и понесла на задний двор. «Видно, скотине домашней», — подумал Кричевский, наблюдая за нею. Воротясь, она молча притащила из сеней и швырнула на лавки три мешка, набитых травою, добавила к ним еще по маленькому пахучему мешочку и показала ладонью «Спите!», после чего вышла по хозяйству. Двигалась она быстро, споро, шумно.