Читать книгу - "Пуля с Кавказа - Николай Свечин"

Отряд вернулся в Карадах и снова разместился на этапном дворе. Пока доехали до аула, Лыкова уже разобрало. Кое-как он слез со своего абазинца, дошёл до постели и лёг.

– Надо всё же показать его табибу[79], – сказал Даур-Гирей барону.

– Пусть сначала просто отлежится. А вечером покажем, – решил подполковник. – Сию минуту для него лучше всего покой.

Абадзех согласно кивнул, вышел и вернулся через четверть часа с кувшином. В кувшине оказался каймак – сливки из топлёного молока, излюбленный горский деликатес. Алексей отпил изрядно этого вкусного и питательного варева, и задремал. Сквозь сон он слышал, как Таубе посылал казака в Гуниб за исправником.

К вечеру, отлежавшись, Лыков с аппетитом навернул «тужурки» (так, почему-то, кавказские военные называют мясные битки) с чалыком[80]. Потом вышел к воротам, уселся там на скамье и долго любовался на закатные горы.

Прямо перед ним вытянулась справа налево огромная глыба Телетля. Своей правильной прямоугольной формой, с ровной плоской вершиной, гора напоминала чемодан, и так и прозывалась русскими издавна. За Чемодан-горою вдалеке маячил своеобразный конус Гуниба, со складкой-ложбиной на вершине, словно на шапке-пирожке. Позади Телетля виднелись заснеженные вершины хребта Нукатль. Косые лучи заходящего солнца окрашивали весь этот чудесный пейзаж в мягкий розовый цвет. Молочно-белые облака застыли на бирюзовом небе, как огромные парусные фрегаты. Умиротворённый и расслабленный, Лыков наслаждался картиной. Вареньку бы сейчас сюда, подумал он – вот бы ахнула… Тут скрипнула калитка, и вместо Вареньки появился войсковой старшина Артилевский. Глянул на пейзаж, на лицо сыщика, как-то по-доброму хмыкнул и уселся рядом.

– Действительно, красиво… Двадцать лет уже любуюсь, и не надоедает. Это вам, молодой человек, не петербургское болото!

– Вы правы. Иной раз я вам завидую, Эспер Кириллович. Служить в эдаких местах…

– Да. Вон, видите, Телетль. Сама гора совершенно безлюдная, а внизу, у подошвы, располагается одноимённый аул. Когда в пятьдесят девятом я пришёл сюда с отрядом генерала Ракусы, именно нам сдался владетель Телетля, знаменитый Кибит-Магома.

– Я слышал это имя. Он ведь был наиб Шамиля?

– Любимый наиб! Попортил нам много крови. А вот, гляди, тоже предал своего хозяина, когда под тем всё зашаталось. Князь Барятинский говорил: «Шамиль ездит с палачом, а я с казначеем». Да… И в итоге мы переправились через Аварское Койсу без единого выстрела. Вот что делает золото! После этого Шамилю уже было не удержаться…

– Так вы и Гуниб, получается, штурмовали?

– А как же! Я там первый раз ранен был, и сам Барятинский произвёл меня из юнкеров в прапорщики.

– Здорово! – искренне восхитился Лыков. – Сколько же вам тогда было лет?

– Восемнадцать. И с этим вашим Лемтюжниковым, кстати, у меня свои счёты. Ранил-то меня на горе русский артиллерист-дезертир. Из его гвардии.

– Расскажите поподробнее.

– А чего рассказывать? Гуниб, ежели вы желаете знать, очень большая гора. Пятьдесят вёрст в окружности! Даже отсюда видать, какова его вершина – целый город может поместиться. А дорога снизу всего одна. Шамиль перегородил её каменной стеной и поставил единственное, оставшееся у него, орудие. Прислуга наполовину состояла из русских дезертиров. Вот и представьте себе картину: узкая крутая тропа, поперёк – высокая стена, а за ней четыреста отчаянных мюридов и заряженная картечью пушка… Страшно даже подступить! Но надо. Наш славный Ширванский полк ударил, не долго думая, в штыки. Помню, я бежал в первых рядах, и из нашего взвода тут же полегла половина. Я выдержал два выстрела картечью. Бегу, голова кругом. Восемнадцать лет! Жить-то как охота! Товарищи вокруг меня падают, свинец, кажется, чиркает прямо по волосам. Жуть! Но бегу. Поручика ранило, унтер-офицеров обоих убило, а я всё на ногах. Стена уж близко. Из-за неё такие рожи осатанелые выглядывают… Ничего не соображаю; понимаю лишь, что нужно добежать до стены, и этот ужас закончится. И тут – третий залп картечью, почти в упор. Меня ударяет в плечо, я падаю, тут же поднимаюсь и падаю снова. Левая рука висит, как плеть. Но мимо бегут ширванцы. Гляжу, а уж на стене идёт штыковой бой. Откуда только силы взялись! Бросил я ружьё – одной рукой его не удержать, выхватил револьвер (он полагался портупей-юнкерам), и туда. Эдакая злоба на мюридов взяла – готов был, кажется, грызть их зубами!

– И что? Достался вам кто-нибудь?

– Один достался! Когда вбежал я на стену, там всех уж перебили. Солдаты подымались вверх по ручью и кололи подряд. Резня была жуткая. Я вошёл в ручей, а он полон кровью… Говорят иногда, что Гуниб взяли малою потерей. Это справедливо для тех отрядов, которые поднялись на вершину с тылу, по тайной тропе. Мы, ширванцы, брали аул в лоб, и нам досталось крепко…

Так вот. Я перешёл ручей и заскочил в берёзовую рощу. Там, на вершине, была даже берёзовая роща, что большая редкость на Кавказе… Встал, смотрю и ничего не вижу. Только треск стоит вокруг, звенят шашки и штыки, грохают выстрелы, люди стонут. А самого боя не разглядеть. Вдруг рёв чисто звериный, и на меня набрасывается из куста огромный мюрид. Борода красная, крашеная хной, видом страшный-страшный! Сабля у него в руке, а по клинку её стекает кровь. Такая алая… Я, не целясь, и выстрелил. В упор. Куда попал, не понял сначала. Только мюрид рухнул тут же мне под ноги. Ткнулся папахом в сапоги, будто хочет их облизать. И рука с шашкой медленно так отводится назад для удара… Я ему сверху в левую лопатку – знаете, как кабанов бьют? – и добавил. И рука остановилась. Подбежал тут солдатик, Никодимов фамилия, перевернул это чудище, снял с него отделанный серебром кинжал, молча протянул мне и умчался дальше, к аулу. А я почувствовал, как силы меня покидают. Убрал револьвер, взял кинжал в здоровую руку и пошёл обратно к стене. Вот он.

Артилевский отстегнул оружие с пояса и протянул его Лыкову.

– Оказался настоящий «базалай». С тех пор с ним и не расстаюсь.

Да, подумал Алексей, вот и происхождение выяснилось; а я поторопился плохо подумать…