Читать книгу - "Словно мы злодеи - М. Л. Рио"

вскинул на меня глаза, зубы его были оскалены и крепко стиснуты. Я выдернул нож и попытался отступить, но он схватил меня за воротник, так натянув ткань на горле, что я не мог дышать. Я уронил нож, обеими руками вцепился в его запястье, а его большой палец придавил мне сонную артерию.

Все уже плыло у меня перед глазами, когда Ричард выпустил меня, заревев от боли, – Александр сгреб его за волосы и оттащил прочь. Я тяжело рухнул на копчик, хватаясь ладонью за горло. Кто-то заломил руку Ричарда за спину, еще человек пять заговорщиков бросились на него с ножами, совершенно забыв о плане мизансцены. В сутолоке он яростно махнул рукой и ударил Филиппу точно в живот с такой силой, что она пошатнулась. Она осела на ступени – я поднялся на ноги как раз вовремя, чтобы увидеть, как она падает, и в глотке у меня застрял нечленораздельный вопль ярости. Я оттолкнул Цинну и опустился на колени рядом с Филиппой. Она подняла голову, держась за живот, бессмысленно хватая воздух – от удара она задохнулась.

Внезапно безумие стихло, и я оглянулся, по-прежнему стоя на коленях над Филиппой, которая молча ухватилась за мою ногу. Ричард стоял, окруженный тяжело дышащими заговорщиками, его руки были прижаты к телу, кулак Александра так и сжимал его волосы. На расстоянии вытянутой руки от него стоял Джеймс в растерзанном костюме, крепко сжимая в руке нож.

Густым от ненависти голосом Ричард произнес:

– Et tu, Bruté?

Джеймс шагнул вперед и приставил лезвие к его горлу.

Ричард: Пади же, Цезарь.

Лицо Джеймса было настолько бесстрастным, что становилось не по себе. Он резко выдвинул нож – Ричард издал короткий булькающий звук и уронил голову на грудь. Александр и остальные заговорщики один за другим убрали руки, и Ричард повалился на пол. Когда все распрямились, второкурсники и третьекурсники потрясенно переводили взгляд с меня на Джеймса и Александра, мучительно понимая, что на них смотрит зал и что сцена полностью вышла из-под контроля. У одной девочки оставалась реплика, но она, видимо, забыла об этом, потому что никто не произнес ни слова. Александр ждал, сколько мог, потом вступил за нее.

– Свобода! Вольность! Пала тирания! – Он слегка толкнул локтем ближайшего второкурсника. – Бегите и на улицах кричите!

Остальные зашевелились, выдохнули с облегчением. Филиппа судорожно вдохнула, когда воздух снова пошел в ее легкие. Я помог ей сесть, пока Александр продолжал лающим голосом отдавать приказы:

– На площадь кто-нибудь! С трибуны крикнуть: / «Освобождение! Свобода! Воля!»

– Народ, сенаторы, не бойтесь, – обратился к заговорщикам Джеймс, – стойте; / То властолюбия уплачен долг.

Мы с облегчением вернулись в текст, словно не произошло ничего необычного. Но когда мы с Филиппой поднимались на ноги, я невольно взглянул на Ричарда. Он лежал неподвижно, только веки злобно подрагивали и на горле вздувалась и билась жилка.

Сцена 8

Когда сорвался заговор Брута и Кассия, у меня прояснилось в голове. Ричард во время антракта исчез из театра, никто не видел его до четвертого акта, когда он вернулся призраком Цезаря – видение каменно величественное и оттого вдвойне зловещее. Занавес опустили в половине одиннадцатого, и все тело у меня ныло от усталости, но многоуровневая драма сцены убийства и предвкушение вечеринки помогали мне бодрствовать и держали в напряжении. К тому времени, как я умылся, снял костюм и переоделся в свое, большинство студентов второго и третьего курсов успели разойтись. Джеймс и Александр ждали меня в переходе с четырьмя уже скатанными толстыми косяками наготове (по одному нам и один для Филиппы, которая уже ушла в Замок переодеваться). Мы вышли из КОФИЯ и побрели по тропе через лес, засунув руки в карманы. О происшествии в первой третьего мы не говорили, только Александр заметил:

– Надеюсь, он усвоил урок. И всё.

Когда до Замка оставалось всего метров десять, сквозь густую тень деревьев начал просачиваться жаркий свет вечеринки. Мы остановились, чтобы докурить, затоптали окурки во влажные сосновые иголки. Александр повернулся к нам и сказал:

– Неделя была долгая. Я планирую завершить ее долгой ночью, и, если вам двоим к полуночи не дадут, как королям, я займусь тем, чтобы вам таки дали, как королям или как-нибудь еще, к утру. Ясно?

Я: Тебя послушать, похоже на изнасилование на свидании.

Александр: Делайте, что велено, и до этого не дойдет.

Джеймс: Вы оба попадете в ад.

Александр: Прямиком.

Я: Кувырком.

Александр: «Каждый да празднует; кто пляшет, кто жжет костры, все пусть развлекаются и веселятся сообразно своим склонностям»[40]. Идите.

И мы послушно пошли.

Распахнулась входная дверь, и нам навстречу выплеснулась волна шума. Замок был битком, одни пили, другие танцевали, блестя нарядами. (Мальчики не сильно отличались от себя обычных – разве что оделись получше и привели себя в порядок, – но девочек было не узнать. Настала ночь, и с нею явились короткие платья в обтяжку, темная тушь и атласная помада, превращая простых девочек в шабаш завораживающих ночных существ.) Нас накрыло приветственным ревом; потянулись руки, сгребли нас за одежду и, беспомощных, затащили внутрь.

В ванне внизу потели два кега, плотно обложенные льдом, и бутылки с водой. Стопки одноразовых стаканчиков возвышались на кухонном столе, а бутылки по 1,75 с дешевым ромом, водкой и виски были сложены на плите, как кегли в боулинге (оплачены они были большей частью из заоблачного месячного содержания Мередит, мы поучаствовали более скромными вложениями). Пойло качеством повыше было спрятано в комнате Александра. Как только мы вошли, Филиппа улизнула наверх и вернулась со скотчем с содовой для нас обоих. Джеймс и Александр тут же куда-то исчезли, их утянуло в толпу. В кухне собрались почти все студенты театрального, они говорили и смеялись вдвое громче, чем требовалось, все еще давая представление, а за ними наблюдали не такие наглые зрители с художественного, языкового и философского факультетов. Вокалисты и инструменталисты, которым не терпелось покритиковать выбор музыки, и танцоры, которым не терпелось повыделываться, заполнили гостиную, где света было так мало, что они или очень смутно представляли себе, с кем танцуют, – или им было наплевать. Музыка сотрясала полы, каждая басовая нота походила на крохотное землетрясение, на шаги медленно приближающегося динозавра. Жидкость у меня в стакане рябила и колыхалась, пока Филиппа не бросила в нее горсть льда.

– Спасибо, – сказал я. Лицо у Филиппы было отстраненное и рассеянное. – Ты как? Нормально?

– Порядок, – ответила она с какой-то болезненной улыбкой. – У меня жуткий синяк, но там, где никто не увидит.