Читать книгу - "Заблудившаяся муза - Валерия Вербинина"

Гиацинт слушал и дивился. Значит, Никанор Семенович, драматург с именем, уважаемый человек и даже почетный член каких-то там университетов, на самом деле обыкновенный воришка, без зазрения совести таскающий чужие произведения и выдающий их за свои. И что-то подсказывало Леденцову, что Зыков только сгоряча пообещал разоблачить Никанора Семеновича, а на самом деле тот так и будет передирать чужие пьесы, получать за них большие деньги и жить припеваючи в этом большом красивом доме с окнами, выходящими на Неву.

– Не погубите, сударь, – заискивающе промолвил драматург и полез в ящик стола за деньгами, дабы умилостивить грозного посетителя. – День и ночь тружусь, аки пчела, а чертовы французы еще такие реплики придумывают, что даже не поймешь, что к чему… нет бы попроще написать, чтобы легче было переводить…

– Я, собственно, не по этому поводу, – сказал сыщик больным голосом.

Никанор Семенович замер.

– Как – не по этому?

Его короткая шея побагровела, он недоверчиво уставился на своего посетителя.

– Я пришел расспросить вас об Ольге Николаевне Верейской, – промолвил Гиацинт, доставая записную книжку. – Вы ведь знакомы с ней, не так ли? И весьма коротко.

Судя по выражению лица драматурга, его так и подмывало выругаться.

– При чем тут Ольга Николаевна… Ну хорошо. Допустим, я действительно ее знаю…

– Речь идет о серьезном преступлении, – уронил сыщик. – Поэтому на вашем месте я не стал бы ничего скрывать.

– Вы не на моем месте, – тотчас же ощетинился Щукин. Он был раздосадован, что сгоряча открыл свою позорную тайну постороннему лицу, и ощущал себя крайне неловко.

– В таком случае я могу арестовать вас и препроводить в участок для допроса, – любезно ответил Гиацинт. – Вы предпочитаете беседовать там?

Тут Никанор Семенович окончательно убедился в том, что сегодня фортуна демонстративно повернулась к нему филейной частью и, что бы он ни предпринял, все будет наперекосяк.

– Простите, – пробурчал он, – я понятия не имел об Оле… Ольге Николаевне. И вообще, я больше недели с ней не встречался…

– Мне нужны подробности, – сказал сыщик. – Прежде всего, как давно вы с ней знакомы?

– Как давно? – Никанор Семенович поднял глаза к потолку. – Лет пять, наверное. Она играла в театре, я писал пьесы… обычное дело.

– То есть вы были знакомы с ней еще до Дмитрия Ивановича Чигринского?

– Разумеется.

– Простите, но я вынужден задать этот вопрос. Насколько серьезными были ваши отношения с Ольгой Николаевной?

– Они не были серьезными, – с убийственной писательской точностью ответил Никанор Семенович. – Но постоянными.

– Поясните, – тихо попросил Гиацинт.

– Мы виделись два-три раза в месяц. Иногда реже, иногда немного чаще. Оля… Ольга Николаевна очень мила, но я давно понял, что она меня не любит. Ей хотелось, чтобы я сочинил для нее пьесу. Ей наскучило жить в золотой клетке, которую для нее соорудил Чигринский.

– Он был против того, чтобы она играла?

– По-моему, ему было все равно. То есть он ей не запрещал. Мне кажется, ей самой уже не хотелось учить текст, репетировать, вообще утруждать себя. Но тем не менее она была уверена, что, если для нее напишут пьесу – только для нее, – она сумеет блеснуть. Строго между нами, все это вздор. Оля очень милая женщина, но у нее неподходящий голос для сцены, слишком тонкий, и если уж честно, таланта ни на грош.

– Скажите, где именно вы с ней встречались? У нее дома?

– Нет. Для наших встреч она снимала небольшую квартиру – сначала на Казначейской, потом на Конногвардейской.

– Рядом с казармами лейб-гвардейского полка? – быстро спросил Гиацинт.

– Совершенно верно.

– Вы были в курсе ее дел? Она не жаловалась, что кого-то боится, что ей кто-то угрожает?

– Кто мог ей угрожать? – изумился драматург. – Это нелепо!

– Подумайте как следует, Никанор Семенович. Это очень важный вопрос.

– С ней произошла какая-то беда? – мрачно спросил Щукин.

– К несчастью, да. У вас есть какие-либо соображения по этому поводу?

– Никаких. То есть я ровным счетом ничего не понимаю. – Никанор Семенович беспомощно пожал плечами. – Кто мог ее обидеть? Чигринский? Да ну, вздор. Он на такое не способен.

– А ваша супруга не могла ее приревновать?

– Моя жена? – Драматург, казалось, изумился еще пуще. – Нет, это невозможно!

– Но она знала о ваших отношениях с Ольгой Николаевной? Да или нет?

– Не надо сочинять какую-то драму, пожалуйста, – с болезненной гримасой промолвил Щукин. – Я человек творческий… то есть… Ну да, у меня бывают увлечения. Но это не значит, что я собираюсь делать глупости… уходить из семьи и тому подобное. Я ясно выражаюсь?

– Яснее некуда, – кивнул Леденцов. – Можно еще один вопрос? Вы любили Ольгу Николаевну?

– Любовь, любовь, – проворчал драматург, явно чувствуя себя не в своей тарелке. – Я, сударь, все-таки не мальчик, в самом деле… Я хочу сказать… гм… Как бы это выразиться? Словом, Ольга Николаевна очень мила… и была готова на все услуги. Мужчина в таких случаях мимо не проходит… Да! – неизвестно к чему глубокомысленно закончил он.

И, словно показывая, что тема исчерпана, взял со стола том на французском – с очередной пьесой, которую собирался присвоить, – и углубился в чтение.

– Скажите, где вы были вчера вечером? – спросил Гиацинт.

– А?

Сыщик повторил свой вопрос.

– Да здесь же, – нетерпеливо ответил Щукин. – Возился тут… с этой ерундистикой… Скажите, вы французский знаете? У меня тут персонаж fait la cour… гм… Фэ – значит, делает. Кур – значит, двор. Ничего не понимаю… Двор он героине вымостил, что ли? Так он вовсе не строитель… И с героиней едва знаком… Делать двор… двор… Со вчерашнего дня я застрял на этой фразе – и ни туда, ни сюда… Провожать до двора? Странно как-то…

Гиацинт закрыл записную книжку и поднялся.

– Он за ней ухаживает, – сказал сыщик.

– Что? – подпрыгнул Никанор Семенович.

– Faire la cour – в переводе с французского означает «ухаживать».

– Голубчик вы мой! – в экстазе вскричал драматург. – Благодетель! Точно… А я-то думаю – что такое знакомое? Ухаживать… строить куры! Слава те господи… разобрался наконец!

Дело сдвинулось с мертвой точки. Буржуа Филипп, превращенный в Архипа Никодимыча, ухаживал за кокоткой Элен, ставшей купчихой Настасьей Петровной. Французская пьеса обрастала русским колоритом, и прислуга уже вовсю носила самовары и разливала чай. Декорация изображала помещичий дом и березки вместо парижской квартиры. Внутренним взором Никанор Семенович видел полные ложи бенуара и бельэтажа, рукоплещущих студентов в райке и благосклонные рецензии в газетах. Трехзначные гонорары множились и на глазах превращались в четырехзначные. Драматург творил, вдохновенно передирая у французского собрата мизансцены и львиную часть диалогов, и даже не заметил, как за его гостем закрылась дверь.