Читать книгу - "Её запретный рыцарь - Рекс Стаут"

Они сидели рядом на диване. Напротив, в отдалении, сидела Лиля, бесцельно барабаня пальцами по столу. Дрискол и Дженнингс присоединились к Дюмэну и Буту у табачного ларька. Они делали вид, что ведут оживленную беседу, а сами то и дело поглядывали на Догерти и Ноултона.

Вестибюль был полон курящих, смеющихся и разговаривающих людей, не подозревающих, какая драма разворачивается всего в дюжине футов от них.

— А теперь, — говорил Догерти, — ты остаешься один. Это не моя вина, но Дюмэн и Дрискол больше не на нашей стороне. Теперь и они против. Ты у нас на крючке, и игра закончена.

— Что же — еще один поединок на ринге? — осведомился Ноултон.

— Нет. И мне жаль, что нет. Мне все это не нравится не меньше, чем тебе. Вообще, такие дела так не делаются. — Догерти помялся и продолжил: — Но я обещал сказать все прямо, потому мы здесь и сидим.

Сделаем так: ты сегодня уезжаешь из Нью-Йорка и даешь слово оставить в покое мисс Уильямс, или, считай, ты сгорел. Это в наших силах. Ты распространяешь фальшивые деньги.

Ноултон даже не моргнул глазом. Он сидел молча и смотрел через вестибюль на профиль Лили, как будто ничего только что не слышал. Потом он повернул голову, встретился взглядом с Догерти и ровным голосом сказал:

— Все это не стоит выеденного яйца, Том. Вы ничего получше не могли придумать? У вас плохая фантазия.

Но Догерти покачал головой:

— Это бесполезно, Ноултон. Мы все знаем. Не важно откуда, но знаем достаточно, чтобы сказать, что тебе не следует доверять Рыжему Тиму. Мы знаем достаточно, чтобы прижать тебя к ногтю. Игра окончена.

Ноултон пристально посмотрел на своего собеседника, встретил его спокойный сочувственный взгляд и понял, что все так и есть. Увертки были бесполезны.

Игра окончена.

Несколько минут он сидел, пытаясь собраться с мыслями. Беззаботное спокойствие Догерти, непричастность к происходящему Лили, сидевшей всего в нескольких футах от них, веселье в вестибюле — все это вместе создавало атмосферу обыденности. Он никак не мог поверить, что произошла катастрофа и земля разверзлась у него под ногами.

Наконец он повернулся к Догерти:

— Что ж, ладно. Вы и правда меня прижали. Но ты этого не сделаешь, Том. Это не в твоих правилах. Ты же не хочешь сказать, что и правда меня сдашь?

— Возможно, нет, — согласился бывший боксер. — Но я тут не один. Бесполезно это обсуждать, тебе ничего не остается, как признать: выход только один.

Это грязное дельце, и оно мне нравится не больше, чем тебе, но суть в том, что я это делаю для твоей же пользы. Остальные тоже все знают, они не остановятся ни перед чем, и если не я, то они это сделают.

Лицо Ноултона оставалось бесстрастным. Его глаза смотрели прямо на собеседника, и в них не было ни злобы, ни негодования, ни мольбы о пощаде. Но его пальцы крепко сжимали подлокотник дивана, а зубы скрипели от его усилия держать себя в руках.

Догерти продолжал говорить. Он объяснил условия, на которых они оставят Ноултона в покое, — он должен немедленно покинуть Нью-Йорк и дать слово не искать контактов с мисс Уильямс. И чем быстрее он уедет, тем лучше, потому что в их компании есть один человек, которому нельзя доверять. Нет необходимости, добавил бывший боксер, называть его имя.

В конце концов Ноултон согласился, спокойно признав, что он действительно прижат к стенке и у него нет выбора. Несмотря на все усилия, голос его звучал хрипло и дрожал, и Догерти пожалел о том, что согласился сыграть роль, которую ему навязали в этой истории. Ноултон пообещал не встречаться с Лилей и немедленно уехать из Нью-Йорка. Напоследок он сказал:

— Конечно, она узнает. И это хуже всего, Догерти.

Я не держу на тебя зла, полагаю, что ты ничего не мог поделать. Но вы все были большими идиотами, если думали, что она может совершить какой-то необдуманный поступок. Она никогда этого не делала и никогда не сделает. Я собирался с ней сегодня пообедать. Когда я думаю… но это бесполезно, полагаю, если бы я захотел ее увидеть… но теперь все равно. Ничего хорошего из этого не выйдет. Я бы мог много тебе сказать, Догерти, но это тоже будет бесполезно. Вы меня победили, и я не собираюсь скулить. Скажи за меня «гудбай» Дюмэну, он все сделал хорошо. Он отличный парень, этот маленький француз.

Ноултон поднялся.

— Она… она ждет тебя сейчас? — заикаясь, спросил Догерти, глядя на Лилю.

— Да. Когда я уйду, скажи ей, чтобы она больше меня не ждала.

Ноултон помедлил, как будто намереваясь сказать еще что-то, но потом передумал, резко повернулся и, не говоря ни слова, пересек вестибюль и вышел на улицу. Проходя мимо табачного ларька, он услышал, как его окликнули. Узнал голос Дюмэна, но даже не обернулся.

На тротуаре он остановился и осмотрелся по сторонам, словно не зная, куда ему пойти. Потом принял решение и быстро зашагал в деловую часть города.

Мысли в его голове теснились в хаосе. Как ни странно, он ощущал легкое удивление.

— Я с ним рассчитаюсь, — повторял он себе снова и снова. — Я с ним рассчитаюсь.

В течение двух часов он бесцельно бродил по улицам, ничего не замечая вокруг, и никак не мог собраться с мыслями. Он был полон отчаяния и скорби.

Ноултон редко давал волю своим чувствам, ему был нанесен такой удар, что он обмяк и чувствовал себя беспомощным. Он называл это судьбой. И мы назовем это так же.

Через два часа он обнаружил, что зашел довольно далеко в деловую часть города. Был ясный, морозный февральский день. С Гудзона дул пронизывающий ветер, донося легкие запахи весны. Слышались пронзительные гудки буксиров и гулкий рев паромов. Над складами и пирсами висело неяркое зимнее солнце, освещая унылые пейзажи прилегающих к порту районов.

Внезапно Ноултон развернулся и быстро зашагал обратно. Он объявил войну — жесточайшую из всех возможных, и у него не было времени для подготовки.

Он постарался прийти в себя и собраться с мыслями, связать концы с концами; он поймал себя на том, что пытается делать математические вычисления, чтобы убедиться в своей способности соображать, и громко рассмеялся. «Это хороший признак, — сказал он самому себе, — раз я еще могу смеяться».

Он вдруг обнаружил, что, сам не зная как, очутился у входа в дом на Тридцатой улице. Несколько мгновений он нерешительно смотрел на дверь, потом вошел и поднялся в свою квартиру на втором этаже.

Он посмотрел на небольшие настенные бронзовые часы — было половина пятого. Его поезд на Запад уходил с Центрального вокзала в половине восьмого.

Ноултон сел в кресло у окна, чтобы еще раз попытаться привести мысли в порядок, но тщетно. Перед его мысленным взором стояла одна картина и закрывала собой все остальное.

Его не мучили угрызения совести, которые приходят только после долгих страданий. Он только понимал, что все в нем перекрывает одна всепоглощающая боль.