Читать книгу - "Львенок - Йозеф Шкворецкий"

— И ты его вставил? А тех вычеркнул? — прервал тут Ребуса Коцоур.

— Нет, — ответил Ребус. — Гимлера уже уволили из издательства.

Это был пас мне: я ощутил прилив благодарности к нему, потому что он давал мне возможность выказать себя одним из них, да к тому же в присутствии барышни Серебряной.

— Точно, уволили, — сказал я. — Он сексуально растлил одну девицу из секретариата, у которой брат сидит в тюрьме. Гимлер угрожал через своих знакомых в органах сделать так, чтобы брат остался без зубов. Если только девица с ним не переспит. — Я краешком глаза глянул на кофейную розу, и мне показалось, что она недовольна моим циничным тоном; я его тотчас сбавил: — Потом она ему надоела, и он попробовал точно так же подъехать к другой. Из секретариата директора. У той за решеткой был муж. Да только она оказалась крепким орешком — стукнула на него партсекретарю, и его погнали.

— В смысле подбросили вверх, — вмешался Ребус. — В Союз композиторов. В издательстве мне вчера сказали, что и оттуда он интересуется моей книжкой. Вроде бы у него есть к ней претензии.

— Это тот крикливый парень, который всегда ходит на пляж с двумя фотоаппаратами на животе? — поинтересовался Чепелка.

— В последнее время с кинокамерой, — ответил я. — За ним там закреплена кабинка, и через дырочки от выпавших сучков он снимает переодевающихся дам.

Эстафету подхватила Кармелитка, поведав историю о директоре Театра балета и о лифте. Из вечера в вечер за пять минут до конца спектакля этот самый директор брал у вахтера ключ от лифта и уезжал куда-то вверх. Минут через двадцать он возвращался, отдавал ключ и уходил домой. Естественно, вахтер никак не мог взять в толк, что означают эти вертикальные путешествия, и однажды, когда начальство заболело гриппом, сам отправился на экскурсию. Лифт в театре управлялся рычагом, а не кнопками, так что его можно было остановить между этажами, и по мере того как вахтер возносился вверх, его глазам постепенно открывался такой вид, что в какой-то момент пришлось затормозить и даже спуститься метром ниже. Это была прекрасная панорама женских душевых кабинок, где балерины как раз смывали с себя пот и пыль сцены.

На следующий день, когда выздоровевший шеф по обыкновению ровно за пять минут до финальных поклонов подошел за ключом к будочке вахтера, будочка оказалась пустой, а сам вахтер куда-то запропастился, хотя его и разыскивали по всем театральным телефонам. Вернулся он примерно через четверть часа и сослался на внезапную дурноту. То же повторилось назавтра, и только на третий день шеф догадался подождать возле лифта. Через пятнадцать минут вышедшего из кабины раскрасневшегося вахтера обвинили в грубейшем нарушении трудовой дисциплины и пригрозили ему увольнением. Но поскольку этот представитель народных масс отлично знал, что именно так разозлило директора, то и засмеялся прямо ему в лицо; дело решилось к обоюдному согласию. С того дня задыхающийся лифт поднимал двоих задыхающихся мужчин и четверть часа висел на приколе между вторым и третьим этажами. Это продолжалось бы в течение многих лет, если бы директор не воспылал страстью к одной юной воспитаннице балетной школы, которая всегда принимала душ в ближайшей к лифтовой шахте кабинке. Он позвал ее к себе в квартиру под классическим предлогом: хочу, мол, предложить вам главную роль. К несчастью, у воспитанницы оказался влиятельный и энергичный отец. Директора пинками прогнали в Институт театрального искусства, где он стал референтом всех балерин страны. Вахтер превратился в шахтера, а пользование лифтом с 22 до 23 часов было запрещено. За тем, насколько строго соблюдается данный запрет, следит теперь новый директор — самолично, ежедневно и непосредственно на месте; он из-за растраты был переведен в Театр балета из Центрального управления пекарен.

— Значит, это будет безымянная история джаза? — спросил Брейха, когда разговор потом опять вернулся от эротики к книге Ребуса.

— Там будут Армстронг, Бесси Смит, которая реабилитирована в глазах нашего читателя после того, как истекла кровью в больнице для белых, где ей отказались оказать помощь, и пресловутый Поль Робсон. Я было вступился за Дюка Эллингтона, но у меня ничего не вышло, потому что мне объяснили, что пропагандировать дворянина наши издательства все равно не станут.

— Представляю себе, — проговорил Гоушка, — что было бы, если бы этот метод применили к истории литературы. Хотя бы английской. К примеру, имя Кристофера Марлоу не говорит нашему рядовому читателю ровным счетом ничего, правда?

— Правда, — согласилась Блюменфельдова. — Так же, как имена Джеффри Чосера или Джона Китса. Рядовой читатель их не знает, так зачем же его перегружать?

— Или, скажем, королева Елизавета, — продолжал Гоушка. — В общем, если бы историю английской литературы для нашего рядового читателя писал я, то начиналась бы она так: в годы правления некоей королевы в шестнадцатом веке…

— Ошибочка! — перебила его Блюменфельдова. — Тебе следовало бы написать: примерно за двести лет до первой промышленной революции…

— Хорошо, — согласился Гоушка. — Тогда так: в те времена, которые буржуазные историки неверно характеризуют как годы правления некоей королевы, то есть примерно за двести лет до первой промышленной революции…

— Опять неверно! — Даша так увлеклась игрой, что ее лицо сияло. — У тебя отстутствует историко-материалистический подход. Вот как там должно быть: феодальные производственные отношения в начале периода, который буржуазные либеральные историки неверно характеризуют как время правления некоей буржуазной…

— Феодальной, — вставил Ребус.

— …буржуазно-феодальной королевы, когда в монолитном здании патриархальносословного общества обозначились первые трещины, появившиеся в результате роста мануфактур, с одной стороны, и распада цехово-мещанского общественно-политического устройства так называемых вольных городов, с другой стороны, а также в результате изобретения паровой машины Джеймсом Уаттом и ткацкого станка Картрайтом… Надеюсь, без этих имен обойтись совершенно невозможно?

Она вопросительно посмотрела на Гоушку, и Гоушка сказал:

— В истории литературы? Естественно. Итак: с изобретением паровой машины Джеймсом Уаттом и ткацкого станка Картрайтом, что произошло примерно на двести лет позднее и характеризовало собой начало первой промышленной революции…

— … и, следовательно, примерно полторы тысячи лет спустя после так называемого Рождества Христова, — подхватила Даша, — в одном городе тогдашнего англо-саксонского государственного образования наблюдался необыкновенный расцвет некоей литературной формы… ибо что поймет рядовой читатель, если мы употребим слово «драма», правда?

— Правда, — сказал Гоушка и продолжил: — Передовым представителем данной литературной формы в период, предшествующий началу творческой деятельности еще более передового представителя… это я о Шекспире… являлся буржуазный художник слова, который написал несколько литературных произведений, одно из которых было самым лучшим и представляло собой переработку одного древнего известного мотива, который позже, в основном как раз благодаря данной обработке, возникал в литературе еще несколько раз, в частности, в произведении одного знаменитого буржуазного художника слова другой национальности и жившего в другом веке…