Читать книгу - "Роль жертвы - Елена Валентиновна Топильская"

контакт с неизвестным, который откуда-то узнал мой номер телефона, и не исключено, что из того же источника он знает мой адрес... А после его звонков люди либо кончают с собой, либо их находят в парадных с проломленным черепом. Сгоряча я почему-то уверилась, что обладатель того самого зловещего голоса, являющегося предвестником всяческих несчастий, сейчас домогается меня.

Трясясь от страха, я просидела в ванной около сорока минут; потом, посмотрев на часы, которые я не снимаю с руки даже на ночь, подумала, что уснуть мне сегодня все равно не удастся. Пошла на кухню и заварила себе чай.

Налив крепкого чаю, я сначала обозрела пятно от торта на потолке кухни, соображая, как можно его ликвидировать. А потом не утерпела, принесла из прихожей свою сумку с черной записной книжкой Бурова и стала методично просматривать записи.

Это был старый, затрепанный ежедневник. Судя по календарю — двухгодичной давности, относящийся к тому периоду, когда Буров еще работал оперативником в своем захолустном Коробицине. Записи, сделанные в первой половине года, носили абсолютно служебный характер: фамилии, назначенные встречи, видимо, места контактов с агентами или просто фигурантами по делам. Изредка проскальзывали записи личного плана, например, — «Д.р. Лили, цветы у Тимура на 100 р.». Надо спросить, как звали жену Бурова, если Лиля, то это запись о ее дне рождения и о заказе цветов на скромную сумму, какую может позволить себе оперативник. Другие женские имена в таком лирическом контексте не поминались, из чего я сделала вывод, что это все-таки жена, и моя догадка подтвердилась, когда я обнаружила запись — «Годовщина свадьбы, подарок Лиле». Дата 13 августа была жирно обведена черным фломастером. А дальше — два дня без записей, и потом жирно, наискосок через всю страницу: «Похороны Лили. Дать телеграмму Караваевым».

Я перевернула страницу ежедневника. Между двумя листами был вложен какой-то документ с разлохматившимися краями и истершимся сгибом. Я развернула его и обнаружила, что это копия акта судебно-медицинской экспертизы трупа Буровой Лилии, двадцати шести лет, горничной в гостинице «Ковчег».

С трудом разбирая почти слепой машинописный шрифт, отчасти потерявшийся при копировании, я прочла выдержки из протокола осмотра трупа: тело Буровой Л. обнаружено на берегу реки, наполовину в воде, одежда смещена, нижняя часть туловища обнажена, белье разорвано, трусики найдены в пяти метрах от тела, обувь не обнаружена. Трупное окоченение хорошо выражено, кости при пальпировании подвижны. Я расправила следующую страничку. Внутреннее исследование: содержимое желудка — так, это пока пропустим, ничего особенного; оскольчатые переломы четырех ребер по передне-подмышечной линии слева, кровоизлияние в полость плевры, разрывы плевры, односторонний пневмоторакс; причина смерти — рефлекторная остановка сердца в результате травмы рефлексогенной зоны. Повреждения возникли от нанесения не менее чем четырех ударов тупым твердым предметом, возможно — кулаком или обутой ногой, в левую половину грудной клетки. И наконец — этилового спирта в крови не обнаружено.

Из записей в ежедневнике, которые следовали за датой, обведенной черным фломастером, можно было понять, что самого Бурова неоднократно вызывали в прокуратуру и допрашивали по делу об убийстве его жены. В октябре — пропуск трех дней, чистые даты, перечеркнутые латинской буквой «Z», и над каждой датой аббревиатура «ИВС», что означает «изолятор временного содержания». А на четвертые сутки — «зайти в прокуратуру за документами». Так, понятно: Бурова задерживали на трое суток по подозрению в убийстве собственной жены. Но выпустили без последствий, обвинения не предъявили.

К концу ежедневника записей было все меньше и меньше. Некоторые страницы заложены водочными этикетками, почерк владельца ежедневника менялся в худшую сторону, становился все менее разборчивым. На страничке 31 декабря — горькая запись: «С Новым годом, Леха. Счастья тебе уже не видать, валить надо отсюда. В Питер или на край света. Без Лили все равно».

Я перелистала ежедневник с первой страницы. Две страницы, относившиеся к сентябрю, склеились, и с первого раза я их пропустила. Я аккуратно разлепила страницы. стараясь не повредить текст. На первый взгляд — ничего особенного, какие-то текущие дела, но вдруг мой взгляд упал на самую нижнюю строчку. Там мелкими буквами было выписано несколько слов, и, прочитав их, я не поверила своим глазам. Эти слова даже не были заключены в кавычки, но подчеркнуты. И выписаны тщательно, гораздо тщательнее, чем обычно писал автор ежедневника. Эх, Буров, Буров, почему ты не сказал в пятницу, что уже слышал эти слова? Может, если бы ты поделился с нами, ты остался бы жив. Но ты промолчал. Почему? Вряд ли ты забыл про них. В квартире у Климановой ты не мог про них не вспомнить, потому что видел ее предсмертную записку. А я сказала тебе и Пете Козлову про то, что услышала в телефонной трубке. Именно эти слова ты записал в свой ежедневник десятого сентября два года назад. Именно это:

«Тебя никто не любит, ты должна умереть».

В восемь утра я спохватилась, что телефонная трубка так и лежит у меня под подушкой. Я подкралась к собственной постели, как будто именно там затаилось привидение с безжизненным телефонным голосом, и осторожно поднесла трубку к уху, вознося про себя молитвы, чтобы мне услышать короткие гудки. Но не тут-то было; в трубке по-прежнему раздавалось дыхание и невнятные шорохи. Было полное ощущение, что этот неизвестный находится у меня в квартире. Психанув, я бросила трубку на рычаг, и тут же телефон зазвонил снова.

Накрыв аппарат подушкой, я набрала по мобильнику номер дежурной части РУВД. Долго никто не подходил, потом ответил заспанный Спицын.

— Маша, ты, что ли?

— Я! — заорала я в трубку. — Вы там спите, а меня маньяк преследует!

— Ты чего? — удивился Спицын. — Я думал, ты спишь.

— Заснешь тут! — меня трясло в самой натуральной истерике. — Он мне всю ночь звонит! Ты слышишь? До сих пор звонит!

— Маш, ты, во-первых, успокойся. Во-вторых, кто звонит?

— Это я и сама хотела бы знать!

— Успокойся, — еще раз рассудительно повторил Спицын. — И скажи — он тебе угрожает?

Я растерялась.

— Нет... Просто молчит.

— Ну вот видишь. Ничего страшного. Вот если бы он угрожал...

— Боря, ты издеваешься надо мной? — я почувствовала, как к глазам подступают предательские слезы. — Я-то ладно, но у меня ребенок. Если этот тип знает мой телефон, кто ему мешает узнать мой адрес? Это же маньяк! Сделайте что-нибудь, пожалуйста! — вот тут я расплакалась по-настоящему.

Боря, похоже, закрыл трубку рукой, и в