Читать книгу - "Карамболь - Хокан Нессер"

— Лучше, — сказал Роот, загружая за щеку картофельный салат.

Юнг ждал.

— Ты не мог бы решить, собираешься ты есть или разговаривать? Это облегчило бы мне обед, — заметил он.

Роот кивнул и дожевал.

— Ладно, — согласился он. — Так вот, когда мы там сидели и обсуждали, мне пришла в голову одна вещь.

— Неужели?

— Шантаж, — сказал Роот.

— Шантаж?

— Именно. Тогда все сходится. Вот, послушай. Эрих Ван Вейтерен, следовательно, является шантажистом. У него имеется компромат на некоего человека, он назначает цену за свое молчание и отправляется в Диккен, чтобы получить деньги. Жертва шантажа не хочет раскошеливаться и убивает его. Ясно как день, поправь меня, если я ошибаюсь.

Юнг задумался.

— Вполне возможно, — согласился он. — Такая теория имеет право на существование. Почему ты ничего не сказал на совещании?

У Роота вдруг сделался несколько смущенный вид.

— Мне это пришло в голову под самый конец, — объяснил он. — Вы уже вроде все плохо воспринимали. Мне не хотелось затягивать собрание.

— Тебе хотелось есть? — спросил Юнг.

— Это ты так сказал, — ответил Роот.

16

— Если взглянуть на это, как на рак, — сказал Рейнхарт, — все становится понятно.

— Белый мужчина говорит загадками, — отозвалась Уиннифред, которая на одну четвертинку была из аборигенов.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Развей, пожалуйста.

Они лежали в ванне. Уиннифред Линч родилась в Австралии, выросла и защитила диссертацию в Англии, съехалась с Рейнхартом и родила от него ребенка во многом благодаря именно этой ванне. По крайней мере, она обычно так утверждала, когда он спрашивал ее, действительно ли она его любит.

Ванна была большая и глубокая, встроенная, украшенная снаружи несимметричным мозаичным орнаментом из маленьких зеленых и синих кафельных плиток и снабженная роскошными медными кранами. Там вполне могли поместиться, полулежа, двое взрослых людей — каждый в своем углу. Как сейчас. Ноги и тела при этом переплетались. Обустройство ванной комнаты обошлось Рейнхарту двенадцать лет назад в два месячных оклада.

Но оно того стоило.

— Рак, — повторил он. — Раковая опухоль образует метастазы, а иначе ее редко обнаруживают. Я хочу сказать, что с некоторыми преступлениями дело обстоит так же. С убийством сына комиссара, например… ты следишь за моей мыслью?

— Слежу, — подтвердила Уиннифред.

— Хорошо. Мы разузнали о случившемся все, что только можно было. Тем не менее мы в тупике, и это, по всей видимости, говорит о том, что нам едва ли удастся раскрыть дело… если оно не даст ростки.

— Даст ростки?

— Метастазы, — уточнил Рейнхарт. — Должно произойти что-то еще. Это я и пытаюсь объяснить. Если ты совершаешь одиночное преступление — убиваешь кого-нибудь, грабишь банк, да что угодно! — и на этом останавливаешься, то у тебя довольно хороший шанс уйти от возмездия. Особенно если ты в целом относительно порядочный гражданин. Правда, обычно на стадии материнской опухоли все не заканчивается… преступление порождает метастазы, мы их обнаруживаем, отслеживаем, откуда они исходят, и раскрываем все дерьмо сразу. Улавливаешь?

Уиннифред Линч вздохнула.

— Блестящая метафорика, — подтвердила она и начала шевелить пальцами ног у него под мышками. — Преступность как раковая опухоль в теле общества… оригинально, спору нет. Уже несколько часов не слышала ничего столь меткого.

Рейнхарт фыркнул:

— Меня тут, главное, интересуют метастазы.

— Ладно, — согласилась Уиннифред. — Дело должно дать ростки, иначе вам убийцу Эриха не поймать, правильно?

— Приблизительно так, — ответил Рейнхарт. — Мы сейчас топчемся на месте… или толчем воду в ступе, если тебе хочется более меткого…

Он не закончил фразу, потому что Уиннифред укусила его за икру.

— Ай! — воскликнул Рейнхарт.

— А есть какие-нибудь намеки на ростки?

Рейнхарт задумался:

— Откуда мне знать? Рак ведь загадочная болезнь, так?

— Конечно, — согласилась Уиннифред. — Но если ты помассируешь мне ступни и изложишь факты, я посмотрю, чем смогу тебе помочь.

— Fair deal,[11]— сказал Рейнхарт. — Только вынь их у меня из подмышек.

У Ульрики Фремдли появилась новая черта, которую он раньше не замечал. Своего рода осторожность. Он размышлял над этим в течение нескольких дней и, когда Ульрика во вторник вечером, после закрытия, зашла за ним в букинистический магазин, прямо ей об этом сказал.

— Осторожность? — переспросила она. — Что ты имеешь в виду?

— Ты смотришь на меня как на пациента, — ответил Ван Вейтерен. — Прекрати. Моего сына убили, и если я сойду с ума, на меня еще достаточно насмотрятся этим гадким терапевтическим взглядом в лечебнице.

— С чего ты взял? — воскликнула она.

Они молча прошли под руку мимо кафе «Йорике», после чего она остановилась:

— Хорошо, видимо, ты прав. Покончим с фальшивой заботой, но тогда ты хоть изредка открывай рот.

— Хм…

Ульрика всматривалась в него, насупив брови.

— Я согласна, что скорбь может обходиться без слов, но я отказываюсь верить в то, что таким образом мы лучше всего чтим умерших. Нам следует чествовать их, а не оплакивать… как в Мексике или где-то еще. День усопших и тому подобное. Немая скорбь хороша лишь для того, кто хочет ее пестовать.

Ван Вейтерен ненадолго задумался.

— Возможно, — произнес он. — Да, если хочешь все-таки жить дальше, надо, наверное, иногда разевать рот.

Внезапно она расхохоталась. Обхватила его руками и прижала к себе с такой силой, что его заинтересовало, точно ли он смог бы справиться с ней в честном поединке по армрестлингу. Если бы до этого дошло.

— Сдаюсь, — сказал он. — Как ты думаешь…

— Что? — спросила она, выпуская его из объятий.

— Как ты думаешь, мы сможем найти компромисс… где-то посередине между пациентом и спарринг-партнером? Мне кажется, наши отношения бы от этого выиграли.

Она улыбнулась. Снова взяла его под руку и двинулась дальше.

— Ты пытаешься описать идеального мужа, — заявила она. — Таких не существует. Вероятно, мне придется терпеть тебя таким, какой ты есть. То пациент, то спарринг-партнер… но ничего страшного. Ни на что другое я и не рассчитывала. А теперь пойдем к Марлен, посмотрим, есть ли у нее фотографии.

Первый визит наконец состоялся, но получился кратким. У Марлен Фрей были какие-то неполадки с печкой, в квартире было не больше десяти — двенадцати градусов, и девушка как раз собиралась идти ночевать к подруге.