Читать книгу - "Доля ангелов - Арина Веста"

Этот незримый для публики зверь

Первым мои перекусит колени.

Н. Гумилев

В город я вернулся ближе к вечеру. Проулок перегородил автомобиль, как две капли воды похожий на колымагу Барри. Хлопнула дверь, из подъезда стремительной походкой вышел Барри. Несколько отметин зеленкой на его бронзовом черепе все еще напоминали о нашей предыдущей встрече.

— Привет, дед Мазай! — окликнул я «спасателя».

Он нервно заозирался, и увидев меня, проворно шмыгнул в машину, нажал на газ и рванул с места. Вцепившись в «рога» «Кочевника», я выжал сцепление и выкрутил до упора ручку газа, твердо намереваясь разобраться с потертым «лисом Чингисхана» раз и навсегда. Уже стемнело, и за городом на полупустой трассе я несколько раз почти догонял его, но мощности были не равны. Барри резко прибавив скорость, оторвался от погони и почти скрылся из виду. «Кочевник» хрипел, выжимая последние силы. В этот вечер удача отвернулась от Барри. На въезде в Солнечногорск Рыжий Лис попал в капкан дорожной инспекции. Я подъехал, когда милиция уже облепила его джип. Лейтенант значительно осматривал водительские документы, двое автоматчиков держали «автомобильного хама» под прицелами, четвертый патрульный скучал в заведенной машине. Коротко посовещавшись по рации, милиционеры решили провести шмон с пристрастием, освещенный кодексом правил вождения и указами по усилению мер борьбы с терроризмом, благо лицо задержанного давало повод.

Притормозив у обочины, я демонстративно начал протирать номера своего Росинанта, прислушиваясь к треску милицейского «матюгальника»:

— Паспорт на гражданина Пакистана Барри Аль-Сурни… Похоже, есть вопросы… Посмотрите, что там на него в базе данных, а мы поищем оружие, ну там, наркотики… Что-то больно, блин, нервничает… Да… Паспорт ложняк… Уже в Крыму засветился?

Ну что ж, если Барри тот самый пакистанец, что навещал дом Тайбеле, то я готов доверить государственной Фемиде тяжкий меч возмездия.

Распахнув дверь своей квартиры, я замер на пороге. В квартире было зловеще тихо.

На полу лежал перегрызенный напополам «львиный хлеб». Лисицы Чингисхана, и вправду, очень оперативны, сказывается тысячелетняя выучка. Отто Юльевич несомненно поделился с Анелей сомнениями насчет моей личности. Пробив «церковную фамилию» по базе данных, франсигары узнали мой домашний адрес и пришли пожелать «доброй ночи».

— Флинт, Флинтушка, гулять!!! — позвал я, опасаясь худшего, но Флинт, как ни в чем ни бывало, потягиваясь слез с дивана.

Я решил не искушать судьбу, наскоро собрал багаж, состоящий из кошелька, паспорта и воспоминаний. Собаку я усадил в рюкзак и приторочил к багажнику. Уже среди ночи я вырулил на загородное шоссе и взял курс на Тихую Пристань в загородный особняк Маркела. Я должен был дочитать рукопись, хотя бы ввиду готовящегося покушения на мою персону. Так кто-то из греческих философов за два часа до казни пытался научиться играть на кифаре, максимально используя время земной жизни, чтобы не считать ее потерянной. Наскоро прибравшись в бедламе, все еще царившем в Тихой Пристани, я выбрал для отдыха верхний мезонин с камином и приступил к чтению воспоминаний, как всегда делал на сон грядущий.

* * *

«…После исчезновения Анастасии, плакаты с ее портретом в один день смыли с афишных тумб, ее имя старались не упоминать в цирковых сплетнях. Я медленно сходил с ума. Я искал помощи у Юшкиного отца, я сочинял письма Сталину и забывал отправить их. За несколько дней я превратился в слабоумного. Я бродил по Москве, пугая прохожих, и вежливые милиционеры, доставляли меня в цирк, как бывшую знаменитость.

Ударили заморозки. Не чувствуя укусов мороза сквозь летний полотняный пиджак, я брел по набережной. Из дверей закусочной шел пар, и я шагнул в это банное тепло, повинуясь не совсем угасшему инстинкту. В пивной „На набережной“ всегда было людно и накурено и все еще держалась атмосфера трактира, старого русского „кружала“, с его влажным, кислым запахом, перезвоном кружек и обитателями, похожими на призраки глубин.

Я сел в углу, уронив голову на руки, и почти сразу заснул. Теперь я спал только в случайных местах, там, где ничто не напоминало мне о цирке и Анастасии.

Теплая ладонь легла мне на шею, помедлила, сползла на плечо. Я поднял глаза. Из тумана выступили вздернутые треугольные брови клоуна Цезаря Лукича. „Коверный“ с собачьей грустью смотрел мне в глаза:

— Ну, будет, будет отчаиваться. Я знаю, как помочь тебе…

Я очнулся, вгляделся в расплывающееся пятно его лица.

— Есть люди… Они весьма значительные персоны. Они давно наблюдают за тобой. Они могли бы тебе помочь.

— Кто они?

— Для тебя нет никакой разницы. Доверься мне, ведь у тебя нет другого пути.

Про Цезаря в цирке болтали всякое. Говорили, что свой лагерный срок он мотал за некие „наклонности“, которые не одобрял Вождь народов. Ребенком я обожал Цезаря, но насупленный Вольф сейчас же уводил меня за руку, если заставал в каморке клоуна.

Встреча с „особыми людьми“ была назначена на следующий день у дверей ресторана „Арагви“.

Высокий, неброско одетый человек шагнул мне навстречу. Светлые глаза, над румяными губами золотилась щеточка усов. Белый шарф на шее заколот изящной серебряной заколкой с рубиновым камнем. Он был похож на лощеного немецкого дипломата. Приподняв шляпу, он представился мне, как Роберт Андреевич Густин с ударением на последнем слоге.

Швейцар, охранявший вращающиеся двери из хрустального стекла, поклонился нам. Столик, сервированный на троих, ожидал гостей, но после двухнедельного голода я не мог есть.

— Прошу вас, Оскар, ешьте, не стесняйтесь. Я угощаю: „Красивые люди ни за что не платят“!

Из ресторанной дымки возникла женщина в алом шелковом платье с губами, как маковые лепестки.

— Познакомься, Оскар. Это самая красивая женщина Красной Москвы, России и всей Поднебесной. Ее зовут Цветок Цветов.