Читать книгу - "Дело Черных дервишей - АНОНИМYС"

Женский голос молчал. Веретенников вдруг почувствовал почему-то, что холодеет, а ноги отказываются его держать. Списав это на слабость от ранения, он добрался до кровати, бухнулся в нее. Снаружи послышались легкие шаги. Комиссар закрыл глаза и притворился спящим.

В комнату кто-то вошел. Судя по шагам, женщина. Она прошла и встала над Веретенниковым. Им овладел вдруг такой страх, что он, не в силах больше притворяться, открыл глаза. Над ним стояла и загадочно улыбалась Нуруддин.

– Проснулся, – сказала она, в глазах ее сиял легкий насмешливый огонь. – Собирайся, пойдем в разведку.

– В какую разведку? – нарочито зевая, спросил комиссар.

– Слух пришел, что в соседний аул приехали красноармейцы. Нужно узнать, сколько их там. Если немного, можем напасть и перебить, много – надо уходить прочь.

Он поднялся, надел гимнастерку.

– Далеко отсюда?

– По дороге – пятьдесят верст, горными тропами – часа полтора.

Он кивнул, двинулся к выходу.

– Постой, – сказала она. – Надо тебе руку перевязать. Это повязка совсем засохла.

Комиссар растерялся: что значит такая забота? Если убить хотят, зачем перевязывать? Боятся, что ли, что он на том свете ангелов напугает своим непрезентабельным видом? Однако сопротивляться, естественно, не стал. И Нуруддин быстро и споро, как опытная медсестра, сменила ему повязку на руке.

Он сидел, дышал горячим и сладким запахом ее черных волос, который пробивался через чадру и думал, что здесь делает такая женщина. С ее прелестью и красотой она могла бы княгиней быть или ханшей, а таскается по горам с басмачами, ну ладно, пусть с моджахедами – сути это не меняет. Что, что движет ей? Может быть, она влюблена в Кадыр-Палвана? Нет, не похоже. Тогда что?

От нее исходило такое очарование, такое томление тела, что много месяцев лишенный женской ласки комиссар вдруг, не помня себя, здоровой рукой повернул к себе ее лицо и неловко поцеловал в щеку. Она замерла.

– Прости, – пробормотал он, – прости. Я плохой мусульманин, во мне все еще бродят комиссарские замашки.

– Ничего, – сказала она. Опустила голову к его руке, зубами надорвала бинт. – Готово.

Они вышли из дома, уже начало смеркаться. Пока доберутся до места, станет совсем темно. Что они увидят, что узнают в такой темноте, подумал он, но вслух ничего не сказал. Кадыр-Палван не любил, когда его приказы обсуждались.

– А почему я? – спросил он, имея в виду, почему именно его отправили на разведку.

– Потому что ты комиссар. У тебя и форма, и документы есть, да и видом ты на моджахеда не похож. Если вдруг нас застукают, тебе поверят.

Она повела его к дорожке, вьющейся между деревьями и валунами и карабкавшейся на вершину. Девушка была легка на подъем, он еле поспевал следом.

Может, сейчас спросить, думал он. Как знать, что будет дальше.

– Нуруддин, – сказал комиссар, слегка запыхавшись, – а что ты делаешь у моджахедов?

Несколько секунд она молчала, продолжая легко и равномерно взбираться по горной тропке. Потом медленно выговорила:

– А ты сам что делаешь у моджахедов?

– За правду борюсь, – отвечал он, уже понимая, что правды, видимо, так и не услышит.

– Ну, вот и я за правду, – сказала Нуруддин.

Дальше пошли молча. Скоро стало совсем темно, приходилось внимательно смотреть под ноги, хотя рассмотреть ничего все равно было нельзя. В горах при молодой луне темень стоит такая, что хоть глаз выколи. Надо было фонарь с собой взять, подумал он с неожиданной досадой.

Внезапно Нуруддин исчезла. Нет, не отошла куда-то, а просто как сквозь землю провалилась. Только что шла перед ним – и вот уже нет ее. Он встал на месте, надеясь услышать ее шаги спереди или сбоку. Но все было тихо. Веретенников похолодел. Осторожно вытащил из кобуры пистолет. Стрелять? Но куда? Вокруг почти полная тьма, редкие деревья не так видны, как ощущаются каким-то шестым чувством. Точно так же, шестым чувством, почуял он, что за спиной его возник человек.

Он мгновенно обернулся и уставил на врага револьвер.

– Что ты? – сказала Нуруддин. – Это же я…

Секунду он молча стоял, глядя в ее белеющее лицо, черты которого в темноте совершенно расплылись.

– Куда ты пропала? – спросил он.

– Я никуда не пропала, – сказала она и сделала к нему шаг.

– Стой! – хрипло велел он.

– Что ты? – голос ее прозвучал удивленно и как-то почти обиженно.

– Ни шагу, – повторил он. – Я все слышал. Кадыр-Палван решил меня убить.

Она засмеялась. Значит, чтобы его убить, курбаши послал ее совсем без оружия? Девушка сделала к нему еще шаг, оказалась совсем близко.

– Стоять! – крикнул он отчаянно и выстрелил прямо над ее головой. Однако выстрела не получилось. Щелкнул боек – раз, другой, третий.

– Глупый ты, – сказала она смеющимся голосом, – неужели же Кадыр-Палван оставил бы патроны в твоем револьвере? Ты лихой человек, от тебя всего можно ждать. Вот потому ты мне и нравишься.

Она стояла уже совсем близко, глядела на него снизу вверх, неясно белел в темноте молочно-белый овал ее лица, еле уловимый сладкий запах исходил от волос, скрытых чадрою. Надо было оттолкнуть ее, и бежать, и бежать. Но у него, второй уже раз за день, ослабли и стали подкашиваться ноги, а в груди образовалась сладкая и томительная пустота.

– Ты меня целовал, – сказала она, – дай и я тебя поцелую.

С этими словами она обхватила его обеими руками за голову и приникла к нему жарким, долгим поцелуем. В поцелуе этом чувствовался какой-то неземной опыт, как будто целовала его не молодая девушка, а тысячелетнее существо. В следующий миг рот его взорвался нечеловеческой болью, он отступил, замотал головой, замычал ужасно.

Нуруддин выплюнула на землю откушенный комиссарский язык, схватила его раненую руку, выкрутила ее за спину. Под слабым светом молодой луны сверкнула в темноте остро отточенная заколка, и комиссар Веретенников повалился на землю, захлебываясь собственной кровью, хлеставшей из разрезанного горла…