Читать книгу - "Мейсенский узник - Джанет Глисон"

Херольд знал, что действовать придется хитростью, однако у него не было постоянного доступа на завод, а следовательно — и возможности что-нибудь подслушать или подсмотреть. Он жил и трудился в доме Нора, вне стен мануфактуры, и не мог «случайно» заглянуть в лабораторию или в помещение, где смешивали компоненты. Перед воротами замка день и ночь стояла вооруженная стража. Посетителей впускали лишь по особому разрешению, кроме того, их повсюду сопровождал стражник или кто-нибудь из сотрудников. Туда, где осуществлялись секретные действия, вход им был заказан.

Решение напрашивалось само собой: поступить в штат. Тогда Херольд получил бы мастерскую в замке и мог более или менее беспрепятственно расхаживать по территории фабрики. Однако он дорожил своим статусом свободного художника: ему по-прежнему платили сдельно в зависимости от объема выполненной работы, что оказалось крайне выгодно. Его доходы, и без того немалые, с расширением мастерской обещали вырасти еще. Таким образом предстояло убедить дирекцию, что ей выгодно разместить независимую художественную мастерскую в стенах замка. И Херольд принялся излагать мейсенскому руководству свои доводы.

Если ему выделят помещение в Альбрехтсбурге, то значительно уменьшится процент боя — хрупкий фарфор не придется возить по булыжной мостовой в дом Нора и обратно. Кроме того, производственные секреты будут в большей безопасности. Сейчас чужаки могут хитростью проникнуть к нему в дом и похитить образцы эмалей. Если мастерская и подручные будут под таким же строгим надзором, как мейсенское производство, такого можно не опасаться. К тому же он не просит дирекцию платить ему и его помощникам жалованье, так что это не будет стоить ей ни гроша; он готов и дальше работать сдельно, покрывая расходы на подручных из своего кармана.

Доводы подействовали, Мейсенская администрация, стремясь как можно крепче привязать к себе талантливого художника, согласилась выделить ему место на фабрике, но сохранить его независимый статус. В октябре 1722-го, всего через два с небольшим года после прибытия в Мейсен, Херольд получил комнату в Альбрехтсбурге. Две недели спустя отыскалось еще одно помещение на втором этаже, в стороне от жилья основных мейсенских сотрудников. Еще до начала зимних холодов живописец вместе с учеником и тремя работниками переехал в стены замка.

Помимо прочего он выдвинул условие, чтобы его комнаты хорошо отапливались. Зимы в Саксонии суровые, и в открытом всем ветрам Альбрехтсбурге это особенно ощущалось. С обычным своим вниманием к любым мелочам, художник настоял, чтобы в мастерской поставили новую печь и снабжали его дровами за счет завода. Херольд, судя по всему, плохо переносил холод, дрова были дороги, к тому же, зная его расчетливость, трудно не заподозрить, что им двигали и другие соображения: подручные наверняка хуже справлялись бы с тонкой росписью, если бы у них постоянно мерзли руки.

К Рождеству и Новому году у Херольда были все поводы себя поздравить: он перебрался в замок, и, хотя мастерская располагалась отдельно от помещений, в которых смешивали фарфоровую массу, выведать искомый рецепт было теперь куда проще.

Тем временем Штёльцель и Кёлер по-прежнему не ладили. Кёлер отказывался сотрудничать с кем бы то ни было из страха утратить положение единственного и незаменимого мастера по эмалям; точно так же он не желал делиться открытиями с руководством или работать совместно с другими арканистами, а тех эмалей, которые Кёлер производил сам, мастерской Херольда было мало.

Штёльцель, напротив, охотно работал с Херольдом. После совместного побега они чувствовали себя союзниками. Венская авантюра и долгий период неопределенности, который за ней последовал, тяжело подействовали на мастера, но как только его простили, он с новыми силами включился в работу Мейсенской мануфактуры и, к радости Херольда, добился значительных успехов в расширении палитры красок.

С самого возвращения в Мейсен Штёльцель занимался разработкой фоновых эмалей — ими покрывали все изделие, оставляя белое окошко для росписи Херольда. К началу двадцатых годов он уже нашел рецепты для черной, бурой и желтой эмали — все три очень понравились королю. Херольд, понимая, как важно для него сотрудничество со Штёльцелем, пестовал их отношения так бережно, словно держал в руках бесценный и хрупкий фарфоровый сосуд. Они вместе съездили во Фрайберг, саксонский горнодобывающий центр, где осматривали месторождения минералов, необходимых для создания новых красок, и договаривались о поставках сырья в Мейсен. Почти наверняка Херольд воспользовался случаем и вытянул у Штёльцеля все возможные сведения о составе эмалей.

А вот Кёлера, знавшего о них больше, чем кто бы то ни было, завоевать было куда труднее. Во время работы двери его лаборатории всегда были заперты — он никого не допускал к опытам, никому не позволял заглядывать в тетрадь, куда прилежно записывал все подробности экспериментов. Херольд в глазах Кёлера был союзником ненавистного Штёльцеля — ведь они вместе работали в Вене. Рассказать ему о методе получения эмалей — всё равно что выдать тайну врагу, и Кёлер упорно хранил молчание.

Однако когда речь шла о карьере, моральные соображения Херольда не останавливали. Он обхаживал Кёлера, пряча раздражение за маской фальшивой дружбы, а про себя, вероятно, думал, что рано или поздно возьмет свое. Ему уже удалось проникнуть в святая святых Мейсенского завода. Случай завладеть рецептами Кёлера непременно представится, убеждал себя Херольд, надо лишь запастись терпением.

Тем временем успехи живописца и тот факт, что он теперь работал на территории королевской мануфактуры, распалили и без того ненасытный аппетит Августа к «белому золоту». Великое множество расписных предметов требовалось и для нового фарфорового дворца, и для пышных королевских пиршеств. Мануфактура только-только начала полномасштабный выпуск тарелок и блюд; Август сделал заказ на сервизы, в которых для каждой перемены была бы отдельная посуда своего рисунка и размера. Кроме того, ему все больше хотелось получить имитацию той разновидности фарфора, к которой он питал особую слабость — какиэмона.

Самый изысканный, по мнению многих, и безусловно самый дорогой восточный фарфор того времени, какиэмон производился в Японии с конца семнадцатого века. Свое название он получил от легендарного Сакаиды Какиэмона, блистательного художника, основателя целой династии гончаров, которому молва приписывает создание японской полихромной росписи. Какиэмон изготавливали в Арита — центре японского фарфорового промысла, — где делали и другие знаменитые предметы экспорта, такие, как узорчатый, похожий на парчу фарфор «имари» и изысканный белый с синим рисунком.