Читать книгу - "Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов"

— И ты не искал его?

— Искал. Сначала в речку слазил, потом пошел по берегу, смотрел, звал… Тишина. Завернул в поселок, сидел там в пивнухе, нарезался как свинья…

— Да, ты тогда пьяный на базу пришел. — В голове у Касаткина, как очертания силуэтов на проявляемой фотопленке, проступали события того трагического дня. — Никто и подумать не мог…

— А я никому и не говорил. Что я, совсем ку-ку? Мне бы убийство припаяли, и на зону.

— Почему же мне рассказал?

Анисимов отломил кусочек хлебного мякиша, скатал из него пальцами шарик.

— Почему? Потому что невмоготу это в себе держать. Мне все время казалось, я чем-нибудь себя выдам. Вот глядишь на меня ты… или Шкут… или Чурка… а у меня поджилки ходуном ходят. Как будто вы меня насквозь видите. Поэтому, когда команду перетасовали, я даже обрадовался. Думал, не будет рядом ваших рож — все и забудется. А оно нет… не забылось. Я и пить бросил, уже две недели капли в рот не беру. Гадаю, как быть. Решил с тобой посоветоваться…

— А почему со мной?

— А с кем еще? Ты же у нас самый правильный.

Удивило Алексея такое определение. И не угадаешь, всерьез произнес его Анисимов или с подковыркой. Наверное, все-таки всерьез, иначе не обратился бы за советом.

А что тут посоветуешь? Идти в милицию сдаваться? Если бы Анисим созрел для этого решения, то пошел бы и сдался без чужих напутствий.

В церкви свечку поставить за упокой Фомичева и на исповеди покаяться? Анисимов — сугубый атеист, для него это будет глупый ритуал, который не принесет успокоения. А что еще?

Касаткин подумал, подумал и задал вопрос, который должен был облегчить ему нелегкую задачу:

— Сам-то на что настроен?

Спросил и приготовился к отповеди: мол, на фиг мне такой советчик, который ничего толком сказать не может. Но Анисимов, похоже, и не нуждался в совете. Решение у него было заготовлено заранее, он только и ждал возможности его озвучить.

— Уехать хочу. Куда-нибудь далеко. В Сибирь или на Крайний Север. Там устроиться можно хорошо, и с образованием, и без. Города строят, рабочие поселки… Зарплаты высокие, с надбавками. Наймусь землю копать или грузы таскать, не пропаду.

«Как и все виновники, от себя сбежать хочет», — понял Алексей. Только мало кому это удавалось. От совести не сбежишь, она всегда с тобой — и в Сибири, и в Заполярье, и на краю света.

— Думаешь, поможет?

— Забыть? — Анисимов покачал головой. — Не поможет. Но перемена обстановки, работа… Закручусь, новыми знакомыми обрасту. Глядишь, жизнь на новый виток пойдет.

Не водилось раньше за ним философствования. Видно, перепахал его случай с Фомичевым, как есть перепахал.

— Не одобряешь? — Анисимов вскинул пытливые глаза.

Ничего ему и не требовалось, кроме одобрения. Кто-то должен был утвердить его в намерении, сказать: да, так и действуй.

И Касаткин не нашел в себе сил возразить.

— Да… все верно. Я бы на твоем месте тоже так сделал.

Проговорил и вздрогнул. Чур меня!

Анисимов, судя по виду, пришел в относительно душевное равновесие и уже почти буднично закончил:

— Сезон доиграю и уеду. Раньше не хочу. Это подозрения вызовет, и еще… Неохота Петровича подводить. Он мужик что надо. Настоящий.

Из чебуречной вышли вместе, но за порогом разошлись в противоположные стороны. Анисимов направился к метро, а Касаткин пустился в бесцельную прогулку по проспекту.

Ночами уже подмораживало, и при ходьбе на лужицах потрескивала ледяная корка, не успевшая стаять под лучами неяркого солнца. Под это потрескивание в голове роились мысли — словно кто-то двигал регулятор приемника, отыскивая в шуме эфира нужную радиоволну среди сотен и тысяч разнообразных сигналов.

Анисимов, вольно или невольно, взвалил на Касаткина непосильную ношу. Как им теперь играть в одной команде? Алексей представил, что выходит на площадку, а сзади — преступник, убивший его друга. И с этим преступником по логике игры необходимо быть единым целым. И молчать, молчать…

Анисимов уверен, что Касаткин его не выдаст. Что бы там ни предписывали комсомольская этика и Уголовный кодекс, язык не повернется настучать в милицию, что такой-то и такой-то самолично признался в совершенном злодеянии. Выходит, эту ношу предстоит волочить до конца дней…

Терзаемый противоречиями, Касаткин дошел уже до Дома Специалистов, известного под названием «Иностранный ударник», как вдруг его окликнули:

— Леша!

Он полуобернулся и увидел Юлю. Раскрасневшаяся на холоде, в стильных импортных сапожках и изящном плащике, она стояла, держа в руке коричневый кожаный портфельчик.

Ничего неожиданного в этой встрече не было: Юля жила совсем близко отсюда, и, не будь Касаткин так занят тягостными размышлениями, он бы об этом вспомнил.

Со временем он стал думать о Юле все реже и реже. То ее затмевал образ Анки, то наваливались груда дел и суматоха явлений, а картины минувшего с течением дней тускнели и тускнели…

Обрадовался ли, столкнувшись с ней сейчас? При других обстоятельствах это вряд ли подняло бы ему настроение, но жуткие откровения Анисимова выбили его из колеи, настроили на минорный лад. Чтобы выбраться из этого неприятного состояния, нужна была эмоциональная встряска. Поэтому Юля появилась как нельзя кстати. Он перестал думать об Анисимове, вгляделся в нее, еще недавно желанную и любимую, но ставшую далекой и ненужной.

— Слышала о тебе, — молвила она без предисловий. — Ты снова в команде? Выступаешь?

— Да. Завтра утром летим в Свердловск.

— Значит, все наладилось? Рада за тебя.

Необязательный приятельский разговорчик. Любовь, близость, подготовка к свадьбе, затем размолвка, расставание — как не бывало. Касаткин говорил и не чувствовал ничего. Эта женщина, которую он месяц назад называл единственной и уникальной, превратилась в одну из всех. Перефразируя хрестоматийные строчки, сказал бы: ни божества, ни вдохновенья.

Но Юля мыслила иначе. Цеплялась за него васильковыми глазами, не желала отпускать.

— Ты совсем к нам перестал заходить. И не звонишь…

— Я звонил, ты не брала трубку.

Она стушевалась.

— Со мной случается, извини. Перепады настроения и все такое. Могу иногда разной чепухи наговорить, потом жалею. Ты ведь не сердишься?

Алексей дернул плечами в неопределенном жесте.

— Не сержусь.

Это было истиной. Он не испытывал ни злости, ни обиды. Вообще ничего.

Юля приободрилась. Неужели переменила свое отношение? Он теперь на коне, то есть на коньках, опять в основной команде, впереди матчи с грандами. Если поднапрячься и показать себя с лучшей стороны, то планы относительно переезда в Москву, попадания в сборную и всего