Читать книгу - "Фея Карабина - Даниэль Пеннак"

– А теперь, дедушка Верден, я смотрю на твою руку и вижу девочку, похожую на тебя как две капли воды, ты скоро с ней встретишься, потому что у меня для тебя прекрасная новость, наступило время, и я могу тебе ее сообщить, ты так долго ждал, и твоя девочка тоже ждала, она хотела разделить эту радость с тобой, слушай меня внимательно, дедушка Верден: «От гриппа-испанки больше не умирают!»

В этот момент Марти тихо трогает меня за плечо. Лицо Вердена еще светится улыбкой, но самого Вердена уже нет. Подходит Клара, она сменяет Терезу, и Марти шепотом говорит мне на ухо:

– Впервые вижу больного, умирающего с надеждой на светлое будущее.

Кто-то говорит:

– Надо позвонить маме.

Но телефон звонит до того, как к нему успевают подойти. Жереми снимает трубку:

– Что?

Потом:

– Нет, честно?

Он поворачивается к нам:

– Мама родила нам сестренку!

И ни у кого не спрашивая совета:

– Мы назовем ее Верден.

(Удобно и благозвучно: Верден Малоссен.)

– Бен, это еще не все.

– Что случилось?

– Джулиус выздоровел.

22

Дождь по-прежнему лил как из ведра. Пастор лежал на раскладушке, закинув руки за голову, и слушал, как вода льется по оконному стеклу. Он пытался выбросить из головы воспоминание о разгромленной квартире. Сколько времени, как он не был дома, на бульваре Майо? А вдруг он оставил окно открытым? Например, окно библиотеки?.. Завтра схожу. Но он прекрасно знал, что и назавтра не пойдет. У него снова не хватит духу вернуться туда после последнего посещения. Да и пробыл-то он в тот раз дома минут пять, просто сунул в сумку что-то из одежды на смену – теперь вещи валяются в списанном сейфе. А сам он ночует в кабинете, как комдив Аннелиз. Правильный паренек этот Пастор, он всегда на месте, он всегда готов послужить Родине! Впрочем, коллеги не очень доставали Пастора: ведь это здорово – иметь в бригаде человека, всегда готового заменить товарища на ночном дежурстве. Кое-чье служебное рвение может дать кое-кому другому хоть немного расслабиться… Пастор думал о библиотеке. Страстная любовь к книгам занимала в жизни Советника второе место после страстной любви к Габриэле. Это была их вторая общая страсть. Первые издания в переплетах с металлическими застежками, издания, подписанные автором при выходе в свет. Запах кожи, медовый запах старинного воска, шелест в полутьме страниц с золотым обрезом. И никакой музыки! Ни граммофона, ни проигрывателя, ни магнитолы! «Хочешь музыку – ступай на парад», – говаривал Советник. Только книжная тишина, которая теперь, в воспоминаниях Пастора, казалась созвучна стуку дождевых капель. Эти молчаливые переплеты открывались крайне редко. Внизу, в подвале дома, находилась точная копия библиотеки. Те же полки, те же авторы, те же названия, но только точно по вертикали под стоящим наверху первым изданием располагалось обычное. Вот эти-то подвальные книги и читались. «Жан-Батист, сходи-ка в подвал за хорошей книжкой!» И Пастор шел, гордясь порученным делом и предоставленным правом выбора.

* * *

– А у меня для тебя сюрприз!

Вспышка света. Это явился Тянь. Не бабушка Хо, а именно инспектор Тянь в служебном костюме, представлявшем собой нечто старое и суконное, давно утратившее форму. Но результат был тот же: через две секунды он превратился в спичку, обтянутую нижним бельем, а мокрый костюм был скомкан и заброшен в угол.

– На-ка, держи.

Он небрежно швырнул Пастору большой мягкий пакет, завернутый в газеты.

– Подарок? – спросил Пастор.

– Давно мечтаю взять кого-нибудь на содержание…

Пастор уже развязывал веревку. Тянь остановил его жестом:

– Погоди минутку, мне надо кое в чем тебе признаться.

Он выглядел смущенным. В своих белых кальсонах он напоминал старого мальчика, поставленного в угол пятьдесят лет назад.

– Стыдно сказать, но я кое-что от тебя скрыл.

– Пустяки, Тянь, это все твоя коварная восточная натура. Я в книжках читал, что она сильнее вас.

– Есть у нас и другой недостаток, сынок, азиатская злопамятность. И в придачу упорство.

Тут гримаса боли перерезала его пополам.

– Чертов дождь. Опять у меня люмбаго разыгралось.

Он резко рванул на себя ящик письменного стола и выдал себе обезболивающее. Пастор протянул стакан бурбона.

– Спасибо. Я имею в виду твоего Малоссена. Я тебе тогда немного наврал. То есть не все сказал. Я и вправду его в глаза не видел, но фамилия его мне была известна.

Пастор мимоходом спросил себя, есть ли в Париже хоть один полицейский, который не слыхал фамилию Малоссен.

– Он дружил с моей вдовой Долгорукой.

– Последняя жертва убийцы?

– Да, моя соседка. Она по воскресеньям ходила к нему в гости.

– Ну и что? Ведь Бельвиль – большая деревня, разве не так?

– Так. Но оказалось, что Малоссен живет на улице Фоли-Реньо.

– Это имеет какое-то значение?

Тянь отставил в сторону стакан и посмотрел на своего юного коллегу долгим разочарованным взглядом.

– Тебе что, ни о чем не говорит название улицы Фоли-Реньо?

– Почему? До восемнадцатого века там располагались охотничьи угодья. А что, это как-то связано с нашим расследованием?

Тянь безнадежно покачал головой, потом сказал:

– Заметь, мне, в общем-то, приятно, что я могу еще сообщить тебе что-то новое. А то ты стал меня немного доставать своим всезнайством. Готовь мне грог и слушай рассказ дальше.

Старая добрая супружеская пара. Пастор поставил чайник на электроплитку.

– Ты хотя бы помнишь, что запрашивал комиссариаты полиции насчет женских криков в ту ночь, когда тебе попалась твоя переломанная девица, ну, на барже?

– Если постараться, я вроде бы должен помнить.

– Так вот, сынок, среди них был и комиссариат XI округа.

– Да?

– Да. Кто-то долго вопил у дома номер четыре по Рокет. Как раз на перекрестке с улицей Фоли-Реньо.

– Полиция проверяла?

– По телефону. Они перезвонили тетке, которая дала вызов, та сказала, что, мол, не надо, все обошлось. Они так часто делают: перезвонят, а потом выезжают. В девяти десятых случаев это избавляет от лишнего мотания взад-вперед.

– А этот случай был десятым?

– Вот именно, сынок, похоже, ты просыпаешься. Я отправился к уважаемой гражданке домохозяйке и попросил ее поточнее описать, что они тогда с ее супружником услышали. «Кричала женщина, завизжали тормоза и хлопнула дверца машины – вот и все», – говорит. Я спрашиваю: «Вы ходили на улицу, посмотреть, что случилось?» – «Мы, значит, это самое, в окно посмотрели!» – «И что вы там увидели?» – «А ничего!» – заявляют они хором, представляешь себе, и с одним восклицательным знаком на двоих. Такое единодушие показалось мне в высшей степени подозрительным. И тогда – ну, ты меня знаешь – я притворился самой что ни на есть поганой желтой поганкой и говорю: «А хватит ли у вас наглости повторить это все перед судом?» (Эй, сынок, ты что, хочешь сварить чайник?)