Читать книгу - "Утро вечера дряннее (сборник) - Светлана Алешина"

– Ты отчасти права, – кокетливо повел головой Юра, – люди-то есть, тонко чувствующие и отзывчивые, но по большей части они сами бедны, – сделал он губки бантиком.

– Это правда, – вяло согласилась я, чтобы прекратить бесплодную дискуссию. – И все-таки, Юра, что ты можешь сказать об Арниковой? Может, ты и ее подругу Любу знаешь?

– Знаю, – загадочно посмотрел на меня Шажков. – Ведь все перед глазами проходит, вся жизнь. Ты вот думаешь, я песенки пишу и водку глушу, и это все, весь Шажков, – пытался он вызвать во мне сочувствие к своей горькой доле и заодно восстановить в правах, хотя бы методом обычной тщеславной болтовни, свое ущемленное самолюбие. – Ан нет, дорогуша! Шажков книгу стихов издал! Вот! – Он достал из внутреннего кармана миниатюрное издание и с гордым видом протянул сие сокровище мне.

– О! – пробежала я глазами первую страницу сборника. – Глубоко, Юра!

Я едва сдерживала издевательскую улыбку, которая так и щекотала мои губы.

– Прекрасно… Эта твоя метафора: «… и кровь оранжевою конской гривой в закатном солнце запекло…» Замечательно!

Я-то ведь знала, какое болезненное у поэта самолюбие, как неистово жаждет услышать он похвалу от младшего брата своего, под коим понимает любую непоэтическую натуру. Он и сострадает ей – ведь вот, поди ж, не сподобилась она радости поэтического вдохновения – и тихонько презирает ее за это же, однако и ждет от нее одобрения, если не сказать – благоговейного восторга.

Наверное, я сумела мастерски наложить бинты на израненную душу Шажкова, потрафить его «эго», потому что он тут же принялся рассуждать на поэтические темы, одаривая меня благожелательно-благодарными взглядами. И Арниковой удалось мне коснуться в разговоре, лишь когда я приступила к сладострастному процессу обгладывания цыплячьего крылышка.

– Она – славная контрабандистка, – насмешливо сверкнул глазками принявший еще сто граммов на грудь Шажков.

Я немного опешила. То, значит, поэт определил Арникову как сброд и скверну, то называет ее «славной». Вот она, прихотливая поэтическая душа!

– Контрабандистка? – лаконично переспросила я.

Юра меланхолически погладил левой рукой тыльную сторону правой ладони.

– Ох, Олечка, раньше, во времена Мериме и Стендаля, из нее получилась бы отменная Кармен или Коломба. Вот ведь в чем парадокс, да, да, злосчастный парадокс времен и… нравов. Как там Гегель квакнул: вначале история имеет трагический облик, а потом вырождается в фарс, – он замер, окрыленный высокопарностью собственного слога.

– И в кого же выродилась Арникова? – подхватила я, движимая волей к прагматической конкретизации.

– В сороконожку, – рассмеялся Шажков, бесконечно довольный тем, как он лихо ставит меня в тупик своей метафорической лажей.

– А пояснить ты бы не мог? – взмокла я от этого словесного пинг-понга.

– Отчего же, – он принялся манерно заламывать пальцы. – Не что иное, как моя поэтическая фантазия нарекла ее контрабандисткой. Это потому, что я хочу ее видеть такой – смелой и гордой Кармен. А на самом деле Арникова приторговывает кокаином. Да не просто приторговывает, а совращает молодежь, приучая к этой заразе.

– Кого же, если не секрет?

– Всех не перечесть, – прикинулся опечаленным Шажков.

Он томно вздохнул и налил себе фанты.

– А если по именам? – настаивала я.

– «Что в имени тебе моем?..» – самодовольно усмехнулся Юра. – Клуню, например, и всю его тусовку…

Он устремил на меня хитрый, насмешливый взгляд, как бы говорящий: все, мол, мне известно.

– А Клунин передал эстафету Зеленкиной Вике? – высказала я предположение, вызывая в памяти возбужденно-радостные лица Шурика и Вики.

– О-о! Тебе и это известно? – заговорщически улыбнулся Юра, – да, только один бедный Ежик не знал, что все его мальчики и девочки балуются кокаинчиком. Что это, Оля, – принял он обеспокоенный вид, – отсутствие проницательности или желание ничего не видеть, с тем чтобы комфортно себя чувствовать?

– Вполне возможно, и то и другое, – усмехнулась я.

Шажков сделал знак проходившей мимо официантке.

– Еще нам водочки. Сто пятьдесят.

– «Смирновской»? – уточнила та.

– Ага, – дурашливо кивнул ей Юра, – ее, родимую.

Официантка поскакала к стойке.

Я сочла излишним допытываться у Шажкова, почему он все мне выбалтывает. Скорее всего, решила я, удовлетворяет требования своего мстительного инстинкта. С таким обилием свободного времени почему бы, в самом деле, не позлословить?

– Ежик вообще всю эту дрянь не жаловал, – эффектно работая на публику, вздохнул Юра. – Одного паренька, Димой Кожевниковым звали, уволил из «Вывиха». И всех строго-настрого предупредил, если, мол, увижу кого пьяного в студии, или обколотого, или нанюхавшегося, – задорно посмотрел на меня поэт, – мигом направлю! Предупредить-то предупредил, а что творилось под собственным носом, не видел!

– А что собой представляет Люба?

– Надутая стервочка, – коротко охарактеризовал Ольгину подругу Юра, – чтоб монету у нее раздобыть… – он выпятил губы и отрицательно покачал головой, – жадная, как тысяча иудеев, – пренебрежительно добавил он.

– Понятно. А вообще, если не брать во внимание ее непростительную скупость? – Я бросила на Шажкова ироничный взгляд.

– Как не брать, Оля? Ведь мы с тобой как раз обсуждали тему отечественного меценатства, – почти обиженно произнес Юра.

В этот момент к нам подошла официантка с подносом, на котором стояла одинокая, но полная рюмка.

– Пли-из, – умелым жестом опустила она на стол рюмку.

– Благодарю покорно, – жеманно улыбнулся Шажков и тотчас поднес ее ко рту. – Хороша, зараза! – чмокнул он своими яркими влажными губами.

– У меня есть информация, что Люба – любовница какого-то супермена, – продолжала я истязать беззащитно-ранимую душу поэта.

– Ах, какое мне, Олечка, подумай, дело до всех этих лживых сексуальных историй? – самовлюбленно пропищал Шажков.

Я чуть со смеху не прыснула. Сдержаться помогло раздражение, которое вызывала во мне его неуемная болтовня. Шажков с наигранной стыдливостью потупил глаза.

– Так ты ничего не знаешь о Любином бой-френде? – не отставала я.

– Ни-че-го, – фальшиво пропел Юра.

– А если честно? – вперила я в него острый как шило взгляд и, достав из кошелька еще одну сторублевку, положила перед ним на стол.

– Ну что ты! – испуганно встрепенулся он, тут же накрыв купюру своей короткопалой ладонью. – Так бросаешься деньгами, – подобострастно заулыбался он, с мягкой укоризной глядя на меня и покачивая головой.

– Так что насчет…

– Скажу, скажу, – с торопливой услужливостью проворковал Шажков и, сделав серьезный вид, понизил голос до шепота: – Наркоторговец.