Читать книгу - "Сапфировая королева - Валерия Вербинина"

Наконец за дверями раздались тяжелые, неторопливые шаги Коршуна – бывалого каторжника, который в доме Хилькевича исполнял обязанности, примерно соответствующие должности дворецкого. Когда Коршун входил в комнату, всегда возникало впечатление, что в ней не хватает света – настолько мрачным и угрожающим выглядел этот детина с жутким рубцом поперек лица. Коршун покосился на Пятирукова и буркнул, что пришел Вася Херувим.

– Давай его сюда, – распорядился хозяин. – И закрой дверь.

Коршун впустил Васю и удалился, тяжело ступая. Хилькевич беспокойно шевельнулся в кресле.

– Ну, что? – спросил Пятируков. – Как все прошло?

Вася покосился на дядю, на застывшее в ожидании лицо короля дна и, комкая в руках дворницкий картуз, ответил, что он посетил Дашеньку, чтобы справиться о ее самочувствии, узнал, что ей лучше, но что хозяйка к ней даже не заглядывает. И вообще Амалия Константиновна, хоть и отдает прислуге старые платья и почти новые веера, по натуре дама скрытная, пусть и щедрая, по словам горничной.

– Да при чем тут веера? На кой нам сдались такие подробности? – фыркнул Пятируков. – Ты скажи мне лучше, дохлая ворона – это был ее подарок?

Вася сконфузился, забормотал что-то про суфле, про напористых репортеров, к которым горничная, похоже, неравнодушна, и под свирепым взглядом дяди сник окончательно. Хилькевич покачал головой. Он сразу же по лицу Васи догадался, что засланный им агент провалился, причем окончательно и безнадежно.

– Ну не дурак ли, а? – бушевал Пятируков. – Да, дурак ты, Васька, и больше ничего! Олух! Шмаровоз![17]

– Хватит ругаться в моем доме, – холодно оборвал его Хилькевич, и Пятируков тотчас же умолк. – Значит, так. Ты, парень, по-прежнему дружи с горняшкой, может, что и вызнаешь ценное. Только смотри, – добавил король дна с нехорошей улыбкой, – не вздумай в нее влюбляться. Как влюбишься, так и пропадешь ни за грош.

Вася вспомнил блестящие Дашенькины глаза и ничего не ответил, но подумал, что старики все-таки совершенно не разбираются в жизни. Как он может пропасть из-за такой замечательной девушки, как Дашенька?

– Кыш! – велел Пятируков, и Вася, довольный, что его наконец оставили в покое, выскочил за дверь – да так поспешно, что едва не споткнулся о порог.

– Не годится он для таких дел, – заявил старый вор, поворачиваясь к Хилькевичу. – Может, лучше Лукашевского к горняшке заслать? Он попредставительней будет, Антонин-то. Опять же граф, хоть и липовый. А?

– Слишком жирно – граф, даже липовый, для какой-то горничной, ей кто попроще нужен, – желчно ответил Хилькевич. – И вообще, на всех графьев не напасешься. Вася начал над этим работать, пусть и продолжает.

– А может, заслать графа к госпоже? – предложил Пятируков. – Чего там мелочиться-то!

Но Хилькевич только махнул рукой.

– Нет. Она его сразу раскусит. К тому же она наверняка знает, что он с нами заодно. А Васька в городе человек новый, про него никому ничего толком не известно. Если что, он тут ни при чем, да и мы тоже.

Он бросил взгляд на часы.

– Мне все-таки кажется, – рискнул заметить старый вор, – что ворона не ее рук дело. Не станет она такие шутки шутить. Это скорее в духе нашего брата.

Хилькевич потер щеку.

– Меня сейчас волнует не ворона, а склад, – мрачно сказал он. – И то, что чертов де Ланжере стал слишком много себе позволять. Ты представь себе, Агафон, сколько людей в городе, которым мы как кость в горле. И теперь они могут использовать приезд дамы, чтобы попытаться меня погубить.

– Нет, – твердо ответил Пятируков, – им не под силу будет.

– Думаешь? – усмехнулся Хилькевич, косясь на часы. Однако в глубине души ему было все же приятно, что старый друг придерживается именно такого мнения.

– Кто-то должен прийти? – спросил Агафон.

– Да, – ответил хозяин. – Розалия. И еще граф.

Однако первыми пришли вовсе не они, а ростовщик Груздь, раздраженный до такой степени, что остатки волос на его голове прямо дыбом стояли. Хилькевич мрачно посмотрел на него.

– Кажется, мы уже говорили по поводу склада, – промолвил король дна. – И я пообещал тебе, что внакладе ты не останешься.

– Не останусь? – взвизгнул Груздь. – И как, интересно, я буду торговать барахлом, если в мои лавки заявилась с обыском толпа народу? Меня вообще хотят закрыть, к твоему сведению! Нашли какие-то старые жалобы и якобы проверяют их. Вспомнили даже карикатуру в местной газете… А ухмылки на их рожах? Я только посмотрел на них, сразу же сослался на то, что мне приспичило по неотложному делу… И через сортир, там у меня дверка особая, побежал дворами, дворами… Мне адвокат нужен, Виссарион! Я старый человек, я не переживу тюрьмы!

– Опа… – негромко проговорил Пятируков в пространство. Хотел добавить что-то, но покосился на Виссариона и прикусил язык.

Впрочем, Хилькевич понял его и без слов. Баронесса Корф действовала на редкость последовательно: после склада с контрабандой и опиумом она принялась за лавки, сбывавшие краденое, и за ссудные кассы, которые выдавали деньги под залог имущества, зачастую опять же краденого. «Что будет следующим? – подумал Хилькевич. – Заведения Розалии?»

И когда бандерша наконец явилась, повиснув, как всегда, на руке своего ненаглядного Жоржа, Хилькевич без обиняков заявил ей:

– Розалия, нам надо закрываться.

– Что? – неожиданно высоким голосом заверещала пани Малевич. – Закрываться? Мне? С какой стати? Как прикажешь понимать твои слова, Виссарион?

– То есть как закрываться? – возмутился и сутенер. – Может, сразу пойти сдаваться?

Хилькевич объяснил, что пока столичная дама – чтоб ей было пусто! – находится в их городе, им следует соблюдать повышенную осторожность. Груздь, полулежа в кресле, стонал, что не переживет тюрьмы и что скандал его убьет.

Вскоре явился граф Лукашевский, постукивая тросточкой, и довел до всеобщего сведения, что Груздя везде ищут – в его лавках нашли краденые вещи и жаждут получить объяснения, каким образом они оказались у него.

– Да мало ли что нашли, – хладнокровно ответил Хилькевич. – Принесли какие-то люди, вот и все. Кто именно, записано в книгах, а если адреса и фамилии указаны липовые, что ж – он не обязан всех их проверять. Я правильно говорю?

– Правильно-то правильно, – вмешалась Розалия, – но все это должен изложить адвокат. И хотелось бы, чтобы репортеры обо всем не пронюхали!

– Еще и репортеры! – застонал ростовщик. – О, я не переживу!

Теперь он походил уже не на сушеный гриб, а на гриб раздавленный.

– Не дрейфь, Макар Иваныч, – сказал Пятируков, чтобы подбодрить его. – Мы с тобой, и мы тебя не оставим!

– Господи, и за что мне такая напасть? – выдавил из себя Груздь, держась за грудь. – За что?