Читать книгу - "Клинический случай - Карл Хайасен"

Дженет робко спрашивает:

– А как выглядел Джимми?

Доктор Сойер беспомощно покашливает. Он опускает палец, которым до этого потрясал, словно проповедник с кафедры.

– Я хочу сказать, вы видели синяки? Какие-нибудь… вы понимаете… Джек, как это называется?

– Следы насилия?

– Ага. Какие-нибудь следы насилия?

– Нет, – отвечает доктор. – Ни цагапины, мадам, уж повегьте моему слову. Ваш бгат утонул. Не было смысла его гезать – бог ты мой, не было никакой надобности во вскгытии.

– И вы не заметили ничего необычного? – переспрашиваю я. – Вы хотя бы водолазный костюм с него сняли?

Доктор Сойер щурится, чтобы собраться с мыслями, и шевелит пятнистыми губами, как корова. А затем радостно восклицает:

– О да! Тепегь я знаю, к чему вы клоните! Татуиговка! Татуиговка со змеей! О боже-боже, я никогда ганьше такой не видел! За все восемьдесят семь лет! О, мой бог!

Доктор смеется так, что начинает хрипеть. Дженет не выдерживает и тоже принимается хохотать. Аза ней и я. Просто чудесный старик.

– Эта татуиговка, боже мой! Это пгосто пгоизведение искусства, – говорит доктор Сойер. – И скажу вам пгавду, я гад, что ее не испогтил. Не хотел ее тгогать. Если позволите, кто была та кгасивая леди со змеей?

– Какая-то стриптизерша, подружка Джимми, – отвечает Дженет, хихикнув при воспоминании. – На самом деле у нее был кошмарный прикус.

– Это не стгашно. То же самое говогят о Моне Лизе.

Доктор сердечно провожает нас до двери, и тут я вспоминаю, что у меня есть к нему еще один вопрос.

– Спгашивайте, сэг.

– Я просто хотел узнать: вы когда-нибудь занимались судебной медициной?

– Газумеется, сэг. – Он склоняет старую голову и смотрит на меня, как древняя черепаха. – Я габотал патологоанатомом пгямо здесь, в Нью-Пговиденс. В Нассау. Годы, годы пгактики…

– Когда это было?

– В тысяча девятьсот… э-э-э, дайте-ка подумать. Согок втогом, кажется.

– 1942?

– И еще некотогое вгемя в 43-м. До того, как я стал габотать гинекологом. – Доктор Сойер сияет. – Я пгинял больше новогожденных, чем любой дгугой вгач в Содгужестве!

Гидроплан опаздывает. Мы с Дженет ждем на потрескавшейся деревянной скамейке в ломаной тени кокосовой пальмы. Дженет дает мне просмотреть полицейский отчет – я надеялся отыскать в нем какие-то слова Клио Рио, которые могут ее выдать, но безуспешно. Багамская полиция не стала усложнять.

Вдруг мне приспичивает спросить Дженет, когда умер ее отец.

– Девять лет назад, – говорит она.

– Сколько ему было?

– Пятьдесят два.

– Надо же! – восклицаю я. Как и Гарри Нильссону.[43]

– Он был еще слишком молод, – добавляет Дженет.

– Это тебя беспокоит?

Она странно смотрит на меня:

– Нет, Джек. Мне просто грустно. Я любила отца.

– Разумеется. Я имел в виду, не заставляет ли это тебя размышлять о твоем… сроке?

Мой вопрос непростительно бестактен, и я понимаю это, едва он срывается с губ. Эта моя навязчивая идея ранит не только мою мать, но и друзей.

Но Дженет, кажется, меня понимает.

– А, это, – говорит она. – Естественно. Умереть молодой и все такое.

– Не просто молодой, – не унимаюсь я, – но в том же самом возрасте, что умер твой отец, или друг, или известная личность, которой ты восхищаешься.

– Типа, судьба, что ли? Только не говори мне, что веришь в судьбу!

– Не в судьбу. В черный юмор. Вот во что я верю.

Дженет присвистывает:

– Ты никогда не думал сменить работу?

– Могу я спросить, что случилось с твоим отцом?

– Он трахался с одной своей студенткой, и неожиданно пришел ее дружок. Это был ее девятнадцатый день рождения. Мой отец выпрыгнул из окна общежития, чтобы смыться, но комната была на шестом этаже. Жаль, что он преподавал английскую литературу, а не физику, – грустно улыбается Дженет. – Вот почему я не очень боюсь испустить дух в пятьдесят два.

– Ясно, – говорю я.

– Я хочу сказать, Джек, судьба – это одно, а человеческая глупость – совсем другое.