Читать книгу - "Право на убийство - Сергей Бортников"

А товарищ Иванов ведет дело дальше:

— В институт поступишь. Имени Лесгафта. На педфак…

— Не потяну, Иван Иванович… Горький опыт имеется…

— Ты про университет?

— Так точно. Вы откуда знаете?

— Мы, Кирилл, все знаем… И про фарцовку тоже. Вплоть до того, каким отделением милиции задерживался и когда. А в институт поступишь без осложнений. Такого богатыря они вне конкурса примут.

— А как же Академия, товарищ Иванов?

— Не переживай. Наша Академия — особая. Сам знаешь. Там словоблудия не любят. Некоторые, особо ответственные задания, получишь конспиративными путями. Я дам тебе адрес, по которому будешь высылать контрольные. Обычная московская квартира, ее хозяин в наши дела не посвящен… Какое отделение связи ближе всего к тебе?

— Двадцать второе. П-22.

— Забронируешь абонентский ящик для документации. Деньги — зарплату, премиальные — будешь получать «до востребования». Чтобы как-то оправдать частые денежные переводы — займешься творчеством… Начнешь писать стишки и посылать их в разные редакции.

— Но я в этом деле профан.

— Не волнуйся — поможем. По тюрьмам знаешь сколько непризнанных гениев сидит?!

— Вдруг они признают свою поэзию, выйдя на волю?

— Эти никогда не выйдут…

Впервые за время нашей беседы я растерялся. Не хватало мне в светлом будущем обвинений в плагиате! Поэтому промямлил:

— Давайте я лучше рисовать буду…

— Умеешь?

— Во всяком случае, лучше, чем писать стихи. Художественную школу закончил. На выставках детского творчества брал призовые места.

— А сейчас? — спросил Иван Иванович, явно просчитывая варианты.

— Когда есть время, малюю какие-то квадратики, кружочки… Это меня успокаивает, сосредотачивает, концентрирует внимание…

— И видишь в этом какой-то смысл?

— Да. Вижу…

Иван Иванович объяснений не потребовал, но если бы потребовал, мне пришлось бы туго. Если то, что ты рисуешь, поддается однозначному словесному определению — тогда зачем рисовать? И вообще, я не теоретик ни в том, как я живу и служу, ни тем более в том, что просится, пробивается наружу в сочетании форм. Единственное, что знаю — все нарисовано мною не так, но всегда стремится к некоторому так, заложенному где-то глубоко…

— Хорошо. Рассылай свой абстракционизм по всему Советскому Союзу, организовывай выставки. Рекламу я гарантирую! Если кто-то из знакомых будет любопытствовать, за что живешь, — отвечай: продал несколько картин, получил гонорар… Ежели компетентные органы твоими доходами начнут интересоваться — не бойся и молчи! Мы сами придем на помощь, без приглашения, ясно?

— Так точно.

— Опять ты за свое… Служака! На гражданке хоть не будь таким закомплексованым. Старые связи среди фарцовщиков вспомни, сейчас, после Хельсинкского совещания, им жить вольготнее стало. Финнов у вас в городе — несметное количество. Едут, черти, к нам не достопримечательностями любоваться, а дешевой водкой баловаться!

— Я это во время отпуска заметил…

— Вот и молодец. О том, что работаешь на ГРУ, — никому ни слова. Если будут в другие силовые ведомства тянуть — отказывайся. О том, что ты завербован, знаю я один. Время от времени тебе по моему личному приказу придется выполнять конфиденциальные поручения нашей организации. Кличка остается прежней — Шнобель. Если со мной что-нибудь случится, на связь выйдет другой человек. Пароль: «Иван Иванович уехал в Могадишо», запомнил? В личном деле, которое хранится только у меня, будешь значиться лейтенантом Филипповым. Фотографии в нем отсутствуют, можешь не беспокоиться. Основные данные — домашний адрес, гражданская профессия — надежно зашифрованы до особого распоряжения Верховного Папы. (Так все за глаза звали начальника Ведомства.) Очередные звания — в установленном порядке. Что надо сказать, лейтенант?

— Служу Советскому Союзу!

Вот я и заслужил свой первый офицерский чин. На втором курсе Академии. Лейтенант Семенов. Или Филиппов? Все равно звучит!

Впоследствии о присвоении очередного воинского звания я буду узнавать только из строго зашифрованных сообщений или лично из уст товарища Иванова. Встретимся мимолетом, пожмем крепко друг другу руки, а Иван Иванович тихо прошепчет: «Ты уже… — поздравляю!»

Сейчас я подполковник. А товарищ Иванов — уехал в Могадишо. Вместо него на связь выходит Андреев. Как вы догадались, Андрей Андреевич.

Крайне редко выходит. Не потому, что я плохой агент. А потому, что давно научился действовать самостоятельно в интересах Ведомства. Ибо, в конечном счете, я всю жизнь работаю не за чины и звания, а из-за ненависти ко всякой мрази, именуемой ворами, бандитами, и примкнувшим к ним коррумпированным чиновникам.

Эта ненависть возникла еще в армейские годы, когда вроде бы еще беспредела, разгула такого не было — даже «вражьи» радиоголоса бубнили больше о действиях (как сейчас понимаю — о судорожных трепыханиях) партийно-советской системы. Не слишком много писали и наши газеты, но умению читать между строк нас специально учили.

А теперь ненависть многократно усилилась после гибели моих девчонок, как я называл Наталью и Кристину.