Читать книгу - "Присяжный - Эли Бертэ"

Долго преследовали его видения прошедшего дня. Наконец, чтобы избавиться от них, он растворил окно. Ночной воздух освежил разгоряченную кровь и рассеял мучительные видения. Но едва он немного успокоился, как увидел огоньки, быстро мелькавшие вдоль дороги, и услышал топот лошадей, разрывающий ночную тишину полей.

– Его ищут! – пробормотал он, отступая к задней стене комнаты.

Огни вскоре исчезли, топот затих, и де ла Сутьером вновь овладели угрызения совести и ужас. Не раз в эту мрачную бессонную ночь он мог бы расслышать шепот, подавленные стоны и рыдания в комнате Пальмиры, но чувства его были притуплены, а душевное смятение не допускало и мысли о других, он весь был поглощен только собой.

Буря чувств разрывала его: гнев, скорбь и, наконец, великий ужас. Но к рассвету страсти затихли, мрачные видения исчезли, и де ла Сутьер смог окинуть хладнокровным взглядом свое новое положение. При первых лучах дневного света он уже ясно и отчетливо представлял, как ему следует поступать и что говорить. И коннозаводчик немедля приступил к исполнению задуманного плана. Сев к столу, де ла Сутьер быстро написал письмо, а затем стремительно вышел из своей комнаты.

Хотя на дворе уже было светло, в доме еще царил полумрак. Пройдя коридор, хозяин замка постучался в комнату Пальмиры. Дверь была заперта. Послышался тихий шепот. Де ла Сутьер постучал во второй раз сильнее. Наконец спросили дрожащим голосом:

– Кто там?

– Это я, Пальмира, отпирай скорее, – отозвался де ла Сутьер.

Девушка узнала голос отца, но все еще медлила и не отпирала.

– Откроют мне дверь, наконец? – повторил де ла Сутьер с нетерпением.

На этот раз задвижку отдернули, и он смог войти в комнату дочери. Пальмира и Женни стояли, задыхаясь от волнения и страха, в ожидании приговора. Постель была не тронута – очевидно, они также провели ночь в смертельной тоске. Пальмира совсем обессилела от страдания, ее длинные белокурые локоны растрепались и упали вокруг лица. Даже Женни, казалось, осознала наконец, что милое баловство порой влечет за собой ужасные последствия. Волнение и бессонница провели темные круги под ее глазами, в то время как лицо Пальмиры казалось слепленным из белого воска.

Когда де ла Сутьер вошел в комнату дочери, у него был такой вид, что обе девушки пришли в еще больший ужас. Женни встала за кресло, а Пальмира, упав на колени, проговорила едва слышным голосом:

– Отец, не убивайте меня!

Де ла Сутьер сказал холодным тоном:

– Встаньте, кто собирается вас убить?

Пальмира хотела встать, но силы изменили ей, и она не смогла подняться на ноги. Отец и не подумал протянуть ей руку, может быть, он и не заметил ее слабости.

– Будьте готовы ехать через десять минут вместе с вашей достойной подругой, – продолжал он. – Вас отвезут в монастырь, где вы воспитывались. Там вы останетесь до новых распоряжений. В письме к настоятельнице, которое вы передадите, я излагаю мою волю. Что касается этой девушки, – прибавил он, бросив грозный взор на Женни Мерье, – этого ненавистного создания, советы и пример которого погубили вас, – она отправится с вами, но вы расстанетесь у входа в город, и чтобы я никогда больше не слышал о ней. Если я когда-нибудь узнаю, что вы встречались, вели переписку или что она одним лишь словом выдала мои домашние дела, клянусь, что отомщу самым ужасным образом!

Он говорил с такой суровостью и с такой энергией, что швея покорно склонила голову и сделала умоляющий жест. Но заговорить она не посмела, справедливо опасаясь, что звук ее голоса может навлечь наказание, которым ей угрожали. Пальмиру, наоборот, весть о скором отъезде успокоила. Ей наконец удалось встать. Опираясь на спинку кресла, она смиренно ответила:

– Отец, сжальтесь надо мной, дайте мне возможность сказать…

– Молчать! – закричал де ла Сутьер и топнул ногой. – Ни слова более, чтобы никто не осмеливался меня расспрашивать, или горе тому! Я требую беспрекословного повиновения.

Ледяное молчание последовало за этой вспышкой гнева. Оно длилось довольно долго. Наконец де ла Сутьер с усилием произнес:

– У вас должны быть письма… Прошу мне их тотчас отдать… Где они?

– О каких письмах вы говорите? – спросила Пальмира, не понимая, о чем идет речь.

– О розовых бумажках, которые ждали вас в дупле дерева в конце аллеи.

– Как, вы знали?

– Подай сюда письма, презренное создание!

Пальмира бросилась к конторке палисандрового дерева, вынула из нее связку розовых бумаг и подала отцу. Тот грубо схватил, или, вернее, вырвал, ее из рук дочери и беглым взглядом удостоверился, что письмо, написанное Бьенасси накануне, и даже записочка, причина стольких бедствий, находились тут же. Он опустил связку писем в карман и сказал:

– А вы сколько писем настрочили ему?

– Два, три… не знаю… но клянусь, в этих письмах не было ничего порочного. Они просто заключали общие размышления о любви, о поэзии, о…

– Прелестное ребячество, – с убийственной иронией проговорил де ла Сутьер, – идиллии да мадригалы. И все эти милые вещички могут положить на эшафот голову вашего отца!

Пальмира с душераздирающим криком упала на кресло. Женни, которая ничего не слышала из их разговора, вообразила, что де ла Сутьер ударил дочь, и подошла поддержать ее, но не смогла произнести ни одного слова. Де ла Сутьер еще несколько мгновений простоял неподвижно и опустив глаза, потом быстро проговорил:

– Через десять минут чтобы вы обе были готовы.

Спустившись на первый этаж, он остановился, стараясь придать лицу спокойное выражение. Он увидал во дворе конюхов и жокеев, занятых своим обычным делом. Весело разговаривая, конюхи скребли и чистили глянцевую шерсть красивых животных, вверенных их особенному уходу. Батист чистил молодого коня гнедой масти. Де ла Сутьер тотчас подошел к нему.

– Батист, – начал он голосом не менее звучным, чем обыкновенно, – кто-нибудь из товарищей закончит твое дело, а ты запряги коляску и отвези госпожу со швеей в Лимож.

– В Лимож, сударь? Вчера вы не изволили упоминать об этой поездке, и я так понял, что одна Женни должна ехать.

– Упоминал я или нет, твое дело мне повиноваться.

– Бегу, месье, бегу, только извольте видеть, д’Агессо не хочет, чтобы кто-нибудь, кроме меня, касался его.

Батист, который пользовался у де ла Сутьера довольно большой свободой, замолчал и добавил с некоторым смущением:

– Не знаю, может, я и не прав, что вмешиваюсь в ваши дела, но если вы недовольны дочерью из-за швеи, то не пожалеете ли потом, что поступили так сурово?

– Как ты смеешь давать мне советы, дурак? – возмутился де ла Сутьер, но, подумав, прибавил более мягким тоном: – Ты добрый малый, Батист, и на службе у меня с детства. Поэтому я не хочу, чтобы ты заблуждался насчет этой поездки. Женни – слишком ничтожное существо, чтобы из-за нее могла произойти ссора между мной и дочерью. Если бы речь шла только о ней, Пальмира преспокойно оставалась бы в Рокроле. Но тебе ведь известно, сколько толков наделало вчерашнее происшествие. О нем говорят и в Салиньяке, и в Б***, а имя девушки из хорошего семейства не может быть причиной стольких сплетен. С другой стороны, месье Робертен дурно провел ночь, болезнь его может затянуться. Ты понимаешь, какие нелепые выдумки могут распространиться по округе, если узнают, что неделю, две, а может, и более моя дочь и молодой человек живут под одной крышей? Чтобы избежать этой болтовни, я и решил отправить Пальмиру в монастырь, где у нее много подруг. Как только наш гость поправится и будет в силах уехать, Пальмира тотчас вернется. Что до швеи, то я и так собирался отослать ее сегодня утром. Высади ее при въезде в город, я не хочу, чтобы мою дочь видели в ее обществе.