Читать книгу - "Секретный пилигрим - Джон Ле Карре"

– Вольдемар, – мягко повторила она, и торжественность ее была такой же обманчивой, как и ее улыбка. Знала ли она Вольдемара? Был ли он одним из ее любовников? Или она просто пила за смелого крестьянского парня, погибшего за Дело?

Но мне следует рассказать вам о Вольдемаре подробнее – не о том, спал ли он с Беллой, и даже не о том, как он погиб, поскольку никто этого точно не знает. Известно лишь, что его высадили на берег, и больше о нем никогда не слышали. По одной версии, ему удалось проглотить пилюлю с ядом, по другой – он приказал своему телохранителю застрелить его, если попадет в ловушку. Но пропал и телохранитель. И Вольдемар был не единственным, кто исчез в ту “осень предательств”, как называла тот период группа. В течение нескольких последующих месяцев по мере того, как подходили годовщины смерти, мы пили за четверых других латышских героев, погибших по неизвестной причине в тот же злосчастный период – не доставленных, как думали теперь, к партизанам в лес, не встреченных лояльно настроенными группами на берегу, а попавших прямо в руки руководителя латышских операций Московского центра. И пусть новая сеть потихоньку восстанавливалась, на тех, кто выжил, пять лет спустя все еще лежало пятно этих предательств, о чем Хейдон изо всех сил старался меня предупредить.

– Это легкомысленная банда растяп, – сказал он в характерном для него неуважительном тоне. – А когда они не легкомысленны, они двуличны. И не обманывайся ни их нордической флегматичностью, ни панибратством.

Я вспоминал эти слова, мысленно продолжая анализировать Беллу. Иногда она слушала, положив подбородок на кулак, иногда, наклонив голову к плечу Брандта, думала за него его думы, пока он организовывал заговоры и пил. Но ее большие светлые глаза постоянно возвращались ко мне и разгадывали меня, англичанина, посланного управлять их жизнями. А иногда, как разнежившаяся кошка, она отодвигалась от Брандта и начинала заниматься собой, меняла положение ног и тщательно поправляла при этом шорты, или заплетала в косицу прядку волос, или вытаскивала из ложбинки между грудей свой золотой амулет и изучала его лицевую и обратную стороны. Я ждал, что между ней и остальными членами экипажа пробьется искорка сообщничества, но стало ясно, что девочка Брандта была запретным плодом. Даже полный энтузиазма Казимир выглядел присмиревшим, когда разговаривал с ней. Она вышла, чтобы принести еще одну бутылку, а когда вернулась, то села рядом со мной, взяла мою руку и, положив тыльной стороной на стол, начала изучать ладонь, сказав что-то по-латышски Брандту, который взорвался смехом, подхваченным всеми остальными.

– Знаете, что она сказала?

– Боюсь, что нет.

– Она говорит, что из англичан получаются чертовски хорошие мужья. Если я умру, она выйдет замуж за вас.

Она перебралась к нему и, смеясь, завертелась, устраиваясь у него в объятиях. После этого она на меня не смотрела. Как бы ей в этом не было и нужды. Я тоже избегал ее взгляда, почтительно вспоминая об истории, которую рассказал о ней в Лондонском центре морской капитан Брандт.

Она была дочерью деревенского фермера около Елгавы, которого застрелили, когда служба безопасности сделала облаву во время тайного собрания латышских патриотов, рассказал Брандт. Фермер был основателем этой группы. Полиция хотела пристрелить и девчонку, но та сбежала в лес и прибилась к группе партизан и изгнанников, которые передавали ее из рук в руки все лето, что, казалось, не очень-то ее и огорчало. Так, с остановками, она добралась до побережья и каким-то пока не известным нам путем дала о себе знать Брандту, который, не позаботившись о том, чтобы заранее сообщить о ней в Лондонский центр, снял ее с берега, когда высаживал нового радиста, чтобы заменить того, у которого случился нервный срыв. Радисты в каждой агентурной сети – все равно что оперные звезды. Всегда с ними что-то случается: если не нервный срыв, то опоясывающий лишай.

– Классные ребята, – с энтузиазмом сказал Брандт, когда отвозил меня обратно в город. – Вам понравились?

– Потрясающие, – сказал я, ничуть не солгав, поскольку нигде не сыщешь компании лучше, чем компания мужчин, которые любят море.

– Белла хочет с нами работать. Она хочет отомстить тем, кто застрелил ее отца. Я не разрешаю. Она слишком молода. Я люблю ее.

Неистовая белая луна освещала ровную поверхность лугов, и свет падал на его решительный заострившийся профиль: казалось, он готовился дать отпор шторму.

– А ведь вы его знали, – сказал я, пытаясь восстановить в памяти то, что смутно припоминал. – Ее отца. Феликса. Он был вашим другом.

– Как же мне не знать Феликса! Я любил его. Он был прекрасным парнем! Эти сволочи застрелили его.

– Он сразу умер?

– От него остались одни клочья. Калашников. Они расстреляли всех. Семерых парней. И всех наповал.

– А кто-нибудь видел, как это произошло?

– Один парень. Увидел и убежал.

– Что стало с их телами?

– Их забрала служба безопасности. Они напугались, эти парни из безопасности. Не хотят иметь никаких неприятностей с населением. Расстреливают партизан, кидают их в грузовики и отваливают к чертовой матери.

– Вы его хорошо знали, я имею в виду ее отца?

Брандт махнул рукой.

– Феликса? Он был моим другом. Сражался под Ленинградом. Был военнопленным в Германии. Сталин таких ребят не жаловал. Когда они возвращались из Германии, их отправляли в Сибирь, расстреливали, устраивали им веселенькую жизнь. Какого черта?

Но Лондонский центр раскопал другую версию, которая даже на этой стадии была всего лишь слухом. Отец был осведомителем, говорила молва. Завербованным в сибирском плену и посланным назад в Латвию, чтобы проникать в группы. Он созывал собрание, сообщал об этом своим хозяевам, а затем, пока партизан убивали, удирал через окно. В качестве награды ему позволили под чужим именем руководить колхозом под Киевом. Кто-то узнал его, сказал кому-то, а тот сообщил кому-то еще. Источник еле прощупывался, и его проверка заняла бы много времени.

Меня так и предупредили: берегись Беллы.

* * *

Меня предупредили более чем настойчиво. Я был встревожен. В течение последующих нескольких недель я видел Беллу пару раз и был обязан записывать свои впечатления в дневнике встреч, на чем настаивал теперь Лондонский центр, – такой дневник нужно было заполнять каждый раз, когда я с ней встречался. Я увиделся с Брандтом на конспиративной квартире, и он, к моему беспокойству, привез Беллу с собой. Он объяснил, что она целый день пробыла в городе. Они возвращались на ферму, так в чем же дело?

– Расслабьтесь. Она не говорит по-английски, – напомнил он со смехом, заметив, что мне не по себе.

Поэтому я постарался поскорей закончить наши дела, пока она сидела, откинувшись на спинку дивана, улыбалась и слушала нас своими глазами, хотя главным образом слушала-то она меня.

– Моя девочка учится, – гордо сказал мне Брандт, похлопывая ее по заду, когда мы собирались прощаться. – Когда-нибудь она станет крупным профессором. Nicht wahr, Bella? Du wirst ein ganz grosser Professor, du?