Читать книгу - "Магия успеха - Феликс Разумовский"

— А не выехать ли нам на природу? — вопросом на вопрос, как в Одессе, ответила Женя и, пока Серега соображал, потянулась к телефонной трубке. — Алло, Юля? Привет, как дела? Клиент пошел? Да, жарко. А воду дали? Вот уроды, они дождутся, что заведение прикроют. Слушай, у меня тут критический день, выручай, пожалуйста. А завтра я за тебя, всех приму на грудь. Договорились? Вот и ладненько. Ну о'кей, двигай попой дальше.

Вздохнув с облегчением, она повесила трубку и, увидев вытянувшуюся физиономию Тормоза, неожиданно громко, до слез, расхохоталась:

— Господи, какие мы серьезные! С кем связались! — Насмешливо склонив голову, она ткнула Прохорова кулаком в живот, — Что, никак западло общаться с падшими женщинами? Или, может, страшно? — Словно маленького, она погладила Се-регу по голове и, сняв халат, повернулась к шкафу. — Не переживай, проститутки из меня не получилось. Торгую тем, что осталось от Вагановского, несу прекрасное в массы. Тем, у кого масса за центнер. Есть центр такой оздоровительный, «Три толстяка», не слыхал?

— Бог миловал. — Прохоров вдруг почувствовал себя как на ринге, когда противник сильнее и опытнее. Как ни старайся, все равно получишь по морде. Может, вообще они с Женей в разных весовых категориях? Красива, умна, при деньгах. Ночью не дала, а утром тащит завтрак в постель, это с бодуна-то! Хрен ее поймешь. Да и нечего ломать голову, свинтить сейчас с концами, и все, телок, что ли, мало?

Вот именно, телок, — он посмотрел, как Женя надевает джинсы, по-мужски, стоя на одной ноге, и понял, что никуда он свинчивать не станет, тем более что и дел особых нет. Заруба начнется только вечером, к матери сегодня не пускают, а у Рысика печени — обожраться. Вжикнув молнией, Серега застегнул рубаху и непроизвольно обнял Женю за плечи:

— Поехали.

— Будешь рулевым. — Уже на улице она скользнула взглядом по «грехе» и соболезнующе вздохнула. — Давай-ка лучше на моей, отсюда парком до стоянки два шага.

Было жарко, однако чувствовалось, что лету скоро хана и пышное природы увяданье уже не за горами. Начинали желтеть клены, расцветали астры на клумбах, и в воздухе висел птичий гомон — пернатые, даешь берег турецкий! Млели на травке любители загара, энтузиасты предавались волейболу, а вдоль дорожек выстроились новенькие лавочки с выжженным во всю длину посланием: «Дорогому электорату от депутата Ландышева». На свежедареных скамейках вяло занимались петтингом вмазавшиеся акселераты.

Стоянка была полупустой, дежурная — злой как собака, а дежурная собака — Голодной, как тамбовский волк.

— Давай, — сняв «семерку» с охраны, Женя бросила Сереге ключи и по-ленински махнула рукой, — действуй.

Сама она устроилась на пассажирском кресле и, вздохнув, откинула голову на высокую спинку:

— Заявляю авторитетно, «Амаретто» и коньяк вещи трудно совместимые.

Тормоз разговора не поддержал. Погрев двигатель, он плавно убрался со стоянки и, привыкая к «семаку», двинулся по направлению на юго-запад — медленно и печально.

— Давай к Петродворцу. — Женя вытащила из бардачка пакетик «резиновых» конфет и сунула в рот оранжевого лягушонка. — Будешь?

— Не-а, не хочется. — Тормоз включил поворотник, перестроился в левый ряд и, вырулив на Санкт-Петербургский шлях, начал ближе знакомиться с машиной. По сравнению с «трехой» она казалась «мерседесом». Двигатель работал мягко, глушитель не ревел, маятниковый рычаг не скрипел жалобно на поворотах — тоска собачья, скука.

Миновали разбитый на песке парк Ильича, оставили позади потускневшее великолепие Стрельцы и, не доезжая Петродворца, ушли направо, к Коттеджу. Когда-то здесь была резиденция Николая Первого, названная в честь его августейшей супруги Александрией. Благоухали розы, Руинный мост не представлял еще собой руины, а песок на Золотом пляже имел действительно золотистый оттенок. Время и коммунисты сделали свое дело. Теперь вместо цветников зеленеет осока, в прудах дают концерты лягушки, а парк одичал и отдан на растерзание огородникам — всюду облезлые парники, грядки с картошкой и заборы с надписью «Осторожно: злая собака». Спасибо еще, сам Коттедж восстановили, немецкие спонсоры прослезились и выдали денег на реставрацию.

— Пойдем к заливу. — Женя вытряхнула из босоножки камешек и, закрыв машину, потянула Прохорова вниз, под горку. — Хорошо бы выкупаться.

Они миновали свежевырытую яму и, стараясь не испачкаться в глине, вышли на центральную аллею, еще не забывшую поступь венценосных особ. Грустно шелестели вековые кроны, пахло дымом и скошенной травой, а в воздухе разливался вой бензопилы, как бы возвещая: «Мы свой, мы новый мир построим…»

Наконец Серега с Женей вышли к узкой каменистой косе, далеко выдававшейся в залив и ранее, видимо, служившей причалом. Ее покрывали густые заросли камыша, и в зарослях этих жизнь кипела ключом. Волнующе звенели гитары, доносился запах шашлыков и раздавались звуки живого человеческого общения — от громкого мата до приглушенных девичьих стонов. Народ отдыхал, единился с природой.

— Пошли в дебри. — Смело шагнув в заросли, Женя двинулась узкой тропкой и вскоре привела Прохорова на самую оконечность косы, туда, где кончались камыши и начинались морские просторы. С Балтики тянуло свежестью, у далекого горизонта двигался игрушечный сухогруз, и, словно привет от него, тихо плескались волны о замшелые, склизкие камни.

— Красиво. — Женя сбросила босоножки и, попробовав воду, начала расстегивать блузку. — Купаться будешь?

— Нет уж, на фиг. — Прохоров глянул на мутную воду, затем на пьяненьких молодцов, расположившихся по соседству, и потрогал карман, где лежали деньги и документы. — Плавок нет, а трусы досуха не выжмешь. Я же не лебедь, чтобы жопу мочить.

— Правильно мыслишь. — Скинув джинсы. Женя расстегнула лифчик и стянула кружевные трусики. — Что естественно, то не безобразно.

И осторожно, чтобы не наступить на что-нибудь острое, медленно вошла в воду — загорелая, стройная, уверенная в своей неотразимости.

— Ну бля! — Молодцы по соседству оборвали песню и начали пожирать глазами бедра купальщицы. — Вот это класс!

А та тем временем погрузилась по пояс, вскрикнула и, окунувшись, лихо поплыла брассом — к далекому горизонту, только голова огненной хризантемой закачалась на волнах.

— Сергей Иванович, ты много потерял. — Нарезав по акватории круг. Женя выбралась на берег и, обсыхая на ветру, принялась выжимать волосы. — Нет в тебе морской романтики. — От нее пахло тиной, и кожа на животе сделалась гусиной — сплошь в пупырышках.

— Девушка, хотите водочки? — Один из соседей, длинный, тощий, с крестом на груди, вдруг поднялся на свои кривые и, пакостно улыбаясь, начал приближаться к Жене. — Давайте к нам, мы согреем.

— Юноша, хотите в морду? — Прохоров мгновенно сократил дистанцию, понизил центр тяжести. — Давайте к нам, мы сразу вышибем вам мозги. — И с грозным кличем крутанул «вертушку», так что подкованный ботинок чиркнул по шевелюре крестоносца. — Ложись, а то ебнет.