Читать книгу - "Сокровища России - Сергей Голованов"

— Да, наш российский размах даже меня…зацепил, — с гордостью сказал Пузырев, — не то что француза какого-то.

— Бедняга, он просто нашу приватизацию вблизи не видел, вот его и стукнуло. А для меня его паршивые миллионы только начало. Мелочь. Вы согласны, Иван Иваныч?

— Неужели он притащит наличными? — заволновался Пузырев. — Это же…это же опасно!

— Он придет завтра. Со своими экспертами. Уже к вам. Договаривайтесь о любой форме оплаты — все сделает, ему до фени. Парень верит нам.

— А он не потребует, чтобы я признался, что…что…это оригиналы? — Пузырев понизил голос. — Я полностью не в курсе, мы с вами договорились. Если что… — Он поежился. — Зачем садиться вдвоем? Я в живописи ничего не понимаю, полностью доверяю…вам…, и в тюрягу всегда передачку подгоню. Правильно?

— У прокурора спросите, — устало сказал Эдик. — Отступать поздно. — Он лег на спину, закрыл глаза и повторил слова Бендера из широко известного литературного произведения: — Сбылась мечта идиота. Вот я и миллионер. Где же радость?

Вопрос он добавил от себя, и Пузырев это понял. Намеки насчет денег его не пробивали — кожа толстая. Да и надоели обоим эти намеки. Эдик ничего поделать не мог — почти все деньги проходили через руки директора. Разве что морду набить…, но доверчивость Эдика, она мешала — может Пузырев прав? деньги требовались всем, и в Министерстве культуры их требовалось куда больше, чем Эдику. Все эти разрешительные документы на вывоз выставки — и уплочено, и еще больше обещано…, чиновники же толстые, им много нужно. Эдик тощий, он подождет. Главное — дело сдвинулось. Главное — просто работать — и миллионы тебя догонят. Так воспитали Эдика.

Когда Эдик ушел, Пузырев, взволнованный, принялся торопливо одеваться, но вдруг замер, вновь увидев привлекательную блондинку. Морща носик, она снова мучилась с кремом. Пузырев нахмурился и шагнул к ней. Молча и хмуро цапнул тюбик из ее пальчиков и так же молча принялся натирать ей спину.

— Месье… — растерянно сказала блондинка, — э-э, благодарю вас…

— Меня зовут Иван Пузырев, — сказал Пузырев. — А вас?

Вечером Эдик увидел обоих в ресторане, за одним столиком. Только вздохнул. На ней Пузырев экономить не будет. Славную традицию российского начальства — экономить на работягах, а не на себе, любимом — Пузырев расшатывать не собирался.

На другой день, как и обещал, явился Дюбуа, и закипела работа по осмотру и упаковке картин. Все три дня продажи француз усиленно лез в друзья к обоим, но пролез только к директору. Зная точку зрения заместителя, Пузырев даже начал говорить эдак в пространство, но при Эдике, что в дальнейшем ради безопасности желательно бы иметь только одного покупателя. Своего, надежного, проверенного. Не выдержав, Эдик холодно возразил:

— А цена? Чтобы взвинтить ее, надо сшибить покупателей лбами. Вы лучше думайте об аукционах. О Сотбис и Кристи.

— Посадят.

— Вы не верите людям. Наградят, — с ожесточением ответил Эдик. Француза он возненавидел за трехчасовую пытку перед самым отлетом на родину, и потому непреклонность в голосе звенела металлом, перебить который директор был не в силах. Правда, француза извиняло то, что он хотел порадовать новых друзей из России, доставить удовольствие. Пузырев, как выяснилось в разговоре, обожал музыку, причем серьезную, классику. Толстую паскуду Господь наказал абсолютным слухом, и уж он-то, в отличие от Эдика, музыку любил от души. Посещение оперы в Париже для Эдика прошло вполне терпимо. Конечно, он скучал, терпеливо пережидая вопли — для его слуха — со сцены. Но вполне ничего. Поразмышлять можно. Пузырев прослезился, да не один раз. Француз засиял, что так угодил гостям, и на другой день опять отвез их на личном самолете в Париж, где Эдика чуть не убил виолончелист Распропович своим концертом для виолончели с оркестром. Французский гад так до конца и не говорил, куда их тащит, хотел осюрпризить, и ему это удалось. Уже сидя в кресле партера, до последнего момента перед раздергиванием занавеса Эдик не знал, что ему предстоит.

Эдик и сам не мог предположить от своего организма столь сильной реакции. Раньше, встречаясь с «пилением дров» — как он называл работу смычковых инструментов — Эдик успевал покинуть «зону поражения», но теперь «выйти броском из-под обстрела» помешали приличия. Как же, Париж! Всемирно известный театр «Олимпия». Сам Распропович. Француз же вообще его за дикаря будет держать…, как же, на опере морщился, картины продает, музыку ненавидит… То, что он сумел объяснить в свое время Таньке, для француза не прокатит. Все эти оправдания про слух звучат не убедительно. Другие же любят эту чертову волынку, хотя тоже без слуха. Ну, пусть не особо любят. Но терпят же. Считается, что такая бодяга — удел элиты человеческой. Но он — росс с арийским духом. Его предкам прислуживал хан Чингиз. Он выдержит…

…О, как визжала, как злобно выла треклятая бандура, которую вдохновенно насиловал своим смычком счастливый садист Распропович! Эдика трясло и корчило. На лоб высыпал обильный пот. Вцепился в кресло и закрыл глаза, судорожно сглатывая пересохшим ртом противную тошноту. Из последних сил попытался из сигаретных фильтров скрутить затычки для ушей, но пальцы слишком трясло. Эдик сходил с ума. Душа рвалась из тела, не в силах вынести лупцевание с размаху длинных и обжигающе горячих звуковых бичей. От сумасшествия Эдика спасла только плоская бутылочка коньяка, которую он совершенно случайно прихватил из бара в самолете француза. Нащупав ее, он без раздумий скрутил горлышко и припал к источнику пересохлыми губами. Спасительный коньяк, огненная вода, напалмом выжег всю скверну и музыкальную гниль с больных, замученных нервов. Они словно бы оделись в кевларобую рубашку. Звуковые клинки били, но не пробивали, уже не резали, отскакивая, оставляя только синяки. Эдику стало чуть легче. Он даже смог — пусть перекошенно, болезненно-пристрастно — но размышлять, искоса посматривая на соседей. Сосед слева закрыл глаза. Чуть подальше — мотает головой, как лошадь, в такт скверне со сцены. Жалкое зрелище. Звуковые наркоманы. Балдеют, падлы. В подворотне за театром наверняка ширяются героином, парижские клошары. Эти, побогаче, ширяются здесь. Каждому — свое. Странно, отчего музыку древние называли голосом божественных сфер? Возможно, тогда была другая музыка. А может быть, он страшный грешник? Расхищает национальные ценности. Говоря православным языком, душа его полна бесов, которые корчатся и воют под божественным бичом очкастого виолончелиста. Бесы жадности, подлости и тщеславия…Но он вовсе не жадный, не подлый и уж никак не тщеславный. Если он и делает невольно подлости российской живописи, она с избытком искупается искренностью Эдика. Они приносит благо, умножая вдвое число шедевров в мире, он попросту спасает их. Сам Рембрандт пожал бы Эдику руку за передачу своих творений в более заботливые ладони, нежели равнодушные лапы российского государства, которое выделяет на культуру шиш без масла. Жадность, подлость, тщеславие…да это же Пузырев! Отчего же он, паскуда, млеет от счастья? Нет бесов в Эдике. Они скорее там, на сцене, толпами вырываются из мерзкого инструмента. Нет, недаром церковь называет современную музыку бесовской. Этот Распропович его не победит. Француз и Пузырев неодобрительно поглядывали в его сторону, обчиркивая ему перышки по-французски.