Читать книгу - "Прожорливое время - Эндрю Джеймс Хартли"

Найт провел еще два дня на больничной койке, переключая телевизор с одного канала на другой и периодически ругаясь по поводу глупости увиденного до тех пор, пока боль в плече не заставляла его откинуться назад и умолкнуть. Наконец он объявил, что возвращается домой. Лечащий врач, гнусавый мужчина средних лет с ястребиным носом и проницательными глазами, сказал, что он предпочел бы подержать его еще пару суток, но если Томас покинет заведение прямо сейчас, то это его не убьет.

— Очень хорошо, — обрадовался Найт. — Есть предел объемов дневного телевизионного эфира, которые может вынести человек.

— Вы могли бы что-нибудь почитать, — усмехнулся врач. — Знаете, кое-кто по-прежнему любит книги.

— Мои многочисленные друзья и благожелатели не принесли мне ни одной, — сказал Томас.

Помимо полицейских его посетил еще только один человек, Питер-бельчонок, директор школы, который заглянул в палату, стесняясь букета цветов и большой открытки, подписанной учениками. Друзей у Томаса было не много, но стоило учесть, где он побывал чуть больше года назад, а также выпивку, потерю работы и другие, еще более мрачные моменты. Поэтому Найт решил, что дела обстоят не так уж и плохо. Прочитав написанные на открытке фамилии, Томас улыбнулся.

За день до того он позвонил Куми, просто чтобы услышать ее голос, и по причинам, которые сам не мог четко определить, не сказал ей ни слова о случившемся.

«Не хочу ее напрасно беспокоить», — решил Найт.

Он снова попал в «Чикаго трибьюн». Такое было неизбежно, учитывая его былую славу, но Куми этого не увидит. Больше никому не пришло в голову ей позвонить. Для полиции Томас по-прежнему был разведен и не имел близких родственников.

По телефону Куми говорила о своем непрекращающемся стремлении избегать чрезмерной агрессивности на уроках карате и сдерживаться в работе.

— У меня такое ощущение, будто я застряла посредине, — сказала она. — Во всем. Я не японка, но и не истинная американка. Здесь никто не знает, как со мной быть. Я по-прежнему хожу на цыпочках вокруг церемониальных протоколов, которые не до конца понимаю. Порой мне кажется, что я работаю в космическом скафандре или в водолазном шлеме, что было бы совсем неплохо, если бы мои занятия были связаны с космосом или с погружениями под воду. Я немного освоилась, но все равно остаюсь чужой.

Томас улыбнулся. Ему стало легче, когда он услышат ее голос.

— Так приезжай сюда, — сказал он. — Возьми отпуск. Попроси, чтобы тебя перевели в Штаты.

— Дай сначала научиться готовить суши, — отозвалась Куми, имея в виду кулинарные курсы. — Я до сих пор боюсь угощать кого бы то ни было сырой рыбой. Вот одолею хотя бы один рецепт, тогда посмотрим.

— Надеюсь, это произойдет скоро.

Положив левую руку на правое плечо, Найт принялся растирать его, прогоняя боль, которая никак не проходила.

«Почему ты ей не говоришь? — гадал Томас. — Возьми и просто скажи: „Послушай. Куми, я очень сожалею насчет суши и всего остального, но ранен“…»

Но он этого не сказал. Найт не лгал, но изворачивался и после окончания разговора снова спросил себя, почему ничего не объяснил Куми.

«Если бы ты ей сказал, а она не приехала бы, то это показало бы, что жена еще не готова ради тебя бросить работу, как бы ни жаловалась на нее, подтвердило бы, что Куми тебя не любит», — решил Томас.

Иногда небольшая неопределенность предпочтительнее твердой уверенности.

Найт подумал о Джулии Макбрайд, привлекательной ученой, занимающейся Шекспиром, которая также числилась в списке тех, кому он не рассказал про перестрелку у себя дома. Томас ничего ей не говорил, но ему хотелось, и это его беспокоило.

«Тут держись поосторожнее», — напомнил он себе.

Когда неизвестный тип выстрелил в Найта, на том был халат, который пришлось разрезать, чтобы добраться до раны, поэтому у Томаса не оказалось ничего из одежды, кроме трусов. Он попросил Питера-бельчонка захватить из дома джинсы и рубашку. Эта просьба, похоже, смертельно напугала директора школы и поставила его в тупик. На следующий день он принес вещи, которые Найт не надевал уже несколько лет, вероятно достав их из самого дальнего угла гардероба.

Скрыв свое разочарование, Томас поблагодарил его, но начал возражать, когда Питер повторил то, что говорила Полински:

— Нет, ваш класс передали другому учителю. Отдыхайте. Наслаждайтесь летом.

После нескольких дней, проведенных на больничной койке, Найт пришел в бешенство от одной только мысли о том, что ему нечем будет заниматься, даже выписавшись из больницы. Однако когда Питер-бельчонок ушел, Томас минут десять просто лежал, разглядывая старую одежду, висящую на спинке кровати. Чтобы хоть как-то развеяться, он включил телевизор и, попрыгав по канатам, наконец наткнулся на повторный показ «Западного крыла».[6]Найт все еще смотрел телевизор, рассеянно подумывая о том, чтобы встать, когда дверь отворилась и в палату вошла женщина. Она была в строгом сером брючном костюме. Ее прическа совсем не походила на то, что Томас видел в прошлый раз, но размашистую поступь жирафа нельзя было спутать ни с чем. Подойдя к кровати, дама подбоченилась, с высоты своего роста глядя на Найта так, словно он только что грубо подрезал ее на дороге.

— Ты бываешь счастлив только тогда, когда в тебя стреляют, так? — спросила Дебора Миллер.