Читать книгу - "Королевы Привоза - Ирина Лобусова"

Глаза Цили расширились от ужаса. Она задрожала, стала белой как снег, и так, дрожа, вдруг схватилась за надетый Таней серебряный крестик – так утопающий изо всех сил хватается за веревку, сброшенную с берега.

– Молчи, – снова прошептала Таня, – ни звука. Молчи.

Погромщики остановились возле дома напротив. Там была булочная, за окнами которой вдруг появилось перепуганное старческое лицо в ермолке.

Разбив дубинами стеклянную витрину булочной, погромщики бросились внутрь. Они вытащили на улицу находящуюся в лавке еврейскую семью: совсем седого старика в ермолке с трясущимися руками, полную старуху, причитающую страшным голосом, молодую беременную женщину в черном платье и еще одну, прижимающую к себе грудного младенца.

Бросив свои жертвы в центр круга, образованного ими же самими, погромщики злорадно хохотали над полумертвыми от ужаса еврейками, лежащими на мостовой.

– Остановитесь… Люди добрые… что же вы делаете… – Старик раскинул руки, пошел вперед, но был тут же сбит с ног ударом мощной дубины, попавшей ему в висок. Неподвижное, скорченное тело уже замерло на мостовой, когда на него стали опускаться палки и вилы, превратившие его в кровавое месиво.

Старуха кричала страшнее всех. Ее крик на идиш словно простирался над всем городом, и был исполнен такой нечеловеческой муки, что его нельзя было слышать без чувства первобытного ужаса, леденящего кровь до самых глубин. Вонзив вилы в ее пышную не по возрасту грудь, старуху повалили на землю и стали колоть. Кололи долго. Может, погромщикам все еще продолжал слышаться ее крик, и они хотели от него избавиться. Может, ее крик вырвал у них мозг, и, не понимая, что происходит, они с тупой, дикой жестокостью просто хотели, чтобы его не стало…

Беременную ударили дубиной в живот. Она ойкнула только один раз, как-то еле слышно, по-детски, и тут же завалилась набок, в то время, как здоровенный мужик в распахнутой настежь красной рубахе, обнажившей мощную волосатую грудь, продолжал колотить ее дубиной, намеренно стараясь попасть в живот и в голову.

Но хуже всего обстояло с женщиной, державшей грудного младенца. Кто-то из толпы, такой же здоровенный детина, как и бóльшая часть погромщиков, вдруг выхватил ребенка из рук обезумевшей женщины и, изо всех сил размахнувшись, ударил его головкой о каменную стену… На глазах Тани и Цили на каменной стене осталось расплывающееся красное пятно.

Женщина бросилась на него, в глазах ее было безумие. Отбросив в сторону трупик ребенка, погромщик опрокинул ее навзничь мощным ударом кулака в лицо. А кто-то из толпы, выхватив вилы из трупа старухи, пригвоздил женщину к земле, после чего она неподвижно застыла, огромными, широко распахнутыми черными глазами уставясь в молчащее небо.

А внутри хрупкого строения булочной продолжался погром. Выворотили дверные рамы из петель, вывернули окна, раскрошили мебель на щепы, раздавили корзины со сдобой на брусчатке мостовой… И в воздухе, словно дополняя весь этот немыслимый ужас, вдруг повис сладкий, приторный запах ванили и свежей сдобы с сахаром, запах жизни…

Мука из разорванных корзин, высыпавшись на землю, смешивалась с кровью, окрашивая текущие ручейки в нежно-розовый, темнеющий на глазах цвет. И ручейки свежей крови стекали вниз, по камням, к ложбинкам и впадинкам в брусчатке, между трупов, лежащих возле разгромленной булочной.

Но наконец погромщики насытились ненавистью и кровью – тем более, что в булочной больше нечего было громить. Потрясая окровавленными орудиями смерти, они пошли вперед, продолжая издавать безумные вопли, оставляя после себя тягучий, тошнотворный запах спиртного и металлический, тяжелый, камнем застывающий в воздухе запах свежепролитой крови.

Улица казалась пустынной. По ней бродили только группы погромщиков, направляясь вниз по Запорожской.

– Идем, – Таня решительно взяла Цилю за руку, – мы должны выйти отсюда.

– Нет, – глаза Цили застыли, она неподвижно смотрела в одну точку и производила впечатление помешанной, – нет… я не выйду туда… нет…

– Пойми, если нас найдут здесь, поймут, что мы прячемся, тогда убьют обеих, – мягко, как ребенка, уговаривала ее Таня, – мы должны выйти и показать, что бояться нам нечего. У тебя на лбу не написано, что ты еврейка. Тем более, что на тебе крестик. Он сегодня меня спас.

– Нет… Не пойду…

– Ты забыла, что в доме Софа? – Таня резко тряхнула ее за плечи. – Мы должны ее спасти!

– Мама… – Циля вдруг заскулила, как маленький потерявшийся щенок, – мама…

– Ты пойдешь, – решительно взяв Цилю за руку, Таня потащила ее за собой, к выходу из подворотни. Они вышли на пустую улицу и быстро пошли вниз, не оглядываясь назад.

Через квартал они вышли на небольшую группу погромщиков, которые заворачивали из-за угла. Очевидно, они разгромили какой-то магазин: весь первый этаж двухэтажного здания был превращен в щепки, а на земле валялись трупы.

Таня и Циля замедлили шаг. Циля опустила голову, а Таня быстро перекрестилась на икону Спасителя, которую нес один из погромщиков.

– А ну проходите! – крикнул кто-то из толпы. – Нечего православным под ногами шастать, когда мы жидов бьем!

Повторять дважды было не нужно. Таня и Циля быстро прошмыгнули и, опустив головы, стали спускаться вниз по улице, изо всех сил спеша к дому, где жила Софа.

– Не узнали… – шепотом сказала Циля, все еще продолжая дрожать.

– Молчи, – зашипела Таня. Нервы ее были на пределе, и она сердилась на подругу за то, что ей понадобилось говорить лишнее, хотя это никто и не слышит.

Погромщики уже успели побывать в их квартале. Большинство грошовых лавок были разбиты, буквально раздроблены, а на земле вповалку лежали трупы. Не щадили никого. Дети, старики, женщины, мужчины – все они были забиты насмерть, никто не мог оказать сопротивления, и большинство трупов были превращены в кровавое месиво. Погромщики никогда не ограничивались одним ударом.

Было жутко идти посреди этого леденящего моря смерти, навевающего нечеловеческий ужас. И Таня едва держала себя в руках. Ей было страшно так же, как и Циле, которая едва не потеряла рассудок от ужаса, превратившись в потерявшееся, ничего не соображающее существо, которое не могло понять, что происходит.

Возле дома была пустота и тишина. Таня вдруг почувствовала, как у нее кольнуло сердце. Циля же очнулась, даже крикнула:

– Мама!..

Двор был усеян трупами. Таня решительно бросилась вперед – и остановилась. Квартира на первом этаже в глубине двора, где она вот уже несколько месяцев жила с Софой и Цилей, была разгромлена полностью. Окна выбили, мебель вытащили во двор. Таня все поняла и решительно остановила плачущую Цилю:

– Не входи… Я сама…

Софа лежала в прихожей. На ней был ее вечный халат, который она не снимала месяцами. Старая, толстая, она лежала бесформенной грудой избитого, уничтоженного человеческого мяса, ее чулки спустились на щиколотки, завернувшись вокруг больных, отечных ног.