Читать книгу - "Опасные гастроли - Далия Трускиновская"

Тут, кстати, выяснилось, отчего вокруг конюшни распространяется такое сомнительное благоухание. Оказалось, что господа артисты устроили себе в конских стойлах нечто вроде отхожего места. Я сперва возмутился, но потом одобрил это изобретение: не в парк же им под куст бегать! А подстилку из стойл погрузят на телеги, увезут, и опять в парке будет аромат жасминов.

Теперь следовало уходить — а уходить мне не хотелось. Я сказал по-русски Гаврюше, что если уж вечером не назначено представления, а конюхи и наездники будут школить лошадей, то наверняка появится и Ваня.

— То бишь, вашей милости угодно тут остаться до вечера? — уточнил Гаврюша.

— Да он уж почитай что наступил.

— Попытаемся, с Божьей помощью…

По дороге к цирку я объяснял Гаврюше устройство здания и лож в два яруса. Люблю, когда в людях есть любознательность. Он мои уроки усвоил даже лучше, чем я мог ожидать.

Мы шли по дугообразному коридору к выходу, когда он остановился у расписной холщевой стенки, нашел место, где части холста сходились, быстро достал ножик и выдернул несколько мелких гвоздиков, которыми эта декорация была приколочена.

Оттянув ткань в сторону, он с усмешкой указал мне на пустое пространство. Я и сам мог бы догадаться, что раз ложи второго яруса несколько сдвинуты дальше от манежа относительно лож первого яруса, то они держатся на столбах, а между теми столбами довольно места, чтобы спрятаться.

Что на меня нашло? Откуда вдруг взялась страсть к проказам? Мы ведь задумали все совершенно иначе — прийти с инструментом и с досками, взять с собой угощение, расположиться на конюшне у выхода в сад, кого — прикормить, кого — подпоить и узнать сперва правду о Ванином побеге. Это было более чем разумно — и потом, встретившись с Ваней, я нашел бы разумные слова, чтобы увести его из цирка и доставить домой.

Но передо мной была черная щель, ведущая в загадочное пространство!

Немедленно умом моим завладела мысль: как оно там все устроено? И проснулся неувядающий азарт испытателя всевозможных механик, который не может спокойно видеть новое для себя сооружение — непременно полезет исследовать, иначе ему и жизнь не мила!

Мы поочередно скрылись за холстиной и оказались во мраке. Мрак, впрочем, был не совсем кромешный — сквозь расписную холстину просачивалось немного света.

Обстановка напоминала мне внутренность судна — с рангоутами и бимсами, в которые упирается шпор мачты (тут были толстые бревна, подпиравшие верхний ярус лож, с распорками), с перегородками в трюме и тем особым запахом смолистой древесины, который ухитряешься полюбить сразу — а он потом, на берегу, напоминает тебе о беспокойной твоей молодости…

Пространство, куда мы попали, было вдоль и поперек перегорожено досками, чтобы создать необходимую жесткость конструкций. В высоту же оно оказалось менее двух аршин. Мы, согнувшись в три погибели, барахтались, пока не нашарили слабо закрепленную доску, служившую половицей в ложе второго яруса, и не приподняли ее. Сделалось чуть светлее.

— А можно и вылезть туда, — сказал Гаврюша. — Сядем на полу с удобствами и увидим, что делается в манеже.

— Мы-то увидим, но и нас увидят, — возразил я.

— Кому придет в голову таращиться на ряды пустых лож? — Гаврюша хотел было развить эту мысль, но осекся и прошептал: — Чш-ш-ш…

Кто-то перемещался над нашими головами. Шаги были неравномерные — мы поняли, что незримый путешественник перелезает из ложи в ложу. А тут еще раздались крики с манежа — кто-то вопил: «Еще две! Еще одна! Вот здесь!»

Несколько погодя раздался стук.

Вскоре мы по ругани человека, в котором Гаврюша опознал Йозефа, поняли, что это означает.

Артель плотников, сколотившая здание, обязана была иметь за ним присмотр, и если явится повреждение — тут же приходить и чинить. Беседа велась на немецком языке — и свелась к тому, что плотник, орудовавший в ложе, предложил позвать товарищей своих, потому что в одиночку ему не управиться, поломка-де слишком значительна. Товарищи могли появиться только вечером, и он поклялся на дурном немецком языке, что артель не уйдет из цирка, не завершив дела, даже если придется трудиться до рассвета.

— Их нам тут только недоставало… — проворчал я.

Не скажу, что я слишком избалован, но сидеть меж плохо оструганных столбов скорчась и ловить руками занозы — занятие неприятнейшее.

Гаврюша согласился.

— Но коли они придут ближе к ночи — стало быть, сейчас этот детинушка уберется, — сказал он. — И мы вылезем в ложу. Тут и ваша трость пригодится.

Так и получилось.

Цирковой парусиновый купол был так устроен, что через несколько высоких и узких окон на манеж проникало достаточно света. Мы уселись на полу у самого барьера, который был чуть более аршина в высоту, и прекрасно видели все, что делалось в манеже. А делалось там много любопытного.

Козлы, необходимые канатному плясуну, убрали. Сам он еще продолжал что-то объяснять толстячку, размахивая руками. Тот кивал — похоже, дело у них шло на лад.

Посередине манежа стоял толстый столб, наподобие мачты, который был необходим куполу. Служители вынесли другой, в сажень, очень тяжелый, стоящий на крестовине, и установили его на расстоянии двух аршин от главного столба. Затем привели белую лошадь, поставили меж двух столбов, привязали и стали школить, касаясь ее ног хлыстами. От лошади требовалась пляска на месте.

Некоторое время спустя в манеже появился мальчик. Это не был Ваня — Ваню я признал бы сразу. Ваня русоволос, а у этого кудри были вороные, как у итальянского фигляра. Мальчик выехал на белой лошади, такой же, как стоящая меж столбов. Но вот вслед за ним появились еще два всадника — и тут уж я признал в одном своего беглого племянника.

Все три мальчика были в коротких холщевых панталонах, в белых рубахах, в мягких сапожках, облегающих ногу, как перчатка облегает руку. Черноволосый держался очень уверенно, легко ставил своего коня в свечку, заставлял прыгать на задних ногах. Ваня пытался ему подражать. Потом белую лошадь отвязали от столбов и начали учить построениям. Тут уж я залюбовался — все три лошади, стоя в ряд, по команде Йозефа разом делали повороты, склоняли головы, поднимали ноги. Маленькие всадники сперва смотрелись, как ненужное украшение, но потом их мастерство пригодилось — когда лошади одновременно вставали в свечку.

— Баловство, — сказал Гаврюша. И я был вынужден согласиться. Такая лошадь в бою ни к чему, запрягать ее в экипаж — тоже беды не оберешься, если она к экипажу не приучена.

Да и не до лошадей нам было. Мы хотели понять, где обретается Ваня. Конюшня имела нечто вроде чердака, на каком обыкновенно устраивается сеновал. Скорее всего, по летнему времени мальчики там ночуют и даже имеют свою каморку. Нетрудно вообразить радость Вани, которому после избыточных забот моей сестрицы-наседки дана возможность спать на свежем сене, под старой попоной, и завтракать краюхой хлеба с кружкой молока!