Читать книгу - "Убийство на водах - Иван Любенко"

– А нельзя ли мне с ним повстречаться?

– Отчего же? Я прямо сейчас прикажу его привести.

– Нет, нет. Не беспокойтесь. Будет лучше, если мы сами его навестим. К тому же было бы нелишним познакомиться с вашим хозяйством, так сказать, изнутри.

– Что ж, тогда прошу за мной. Отделение для душевнобольных находится в другом здании.

По усыпанному песком двору Ардашев и Нижегородцев вслед за доктором Стильванским направились к одноэтажному зданию с мезонином, расположенному в пятидесяти саженях от главного корпуса. К его северной торцевой части примыкал оштукатуренный белый каменный забор в два человеческих роста.

– Это прогулочный дворик для буйных пациентов. Внутри – угольный склад и прозекторская. Рядом – часовня, – объяснил врач. – В мезонине помещается кухня и комната для служителей. И как вы находите наши райские кущи?

«Да минует меня чаша сия!» – подумал Ардашев, но произнес совсем другое:

– Честно говоря, не ожидал увидеть такой образцовый порядок.

Больничный сад и правда был замечательным. Прямые аллеи с лавочками, клумбы и английский газон производили самое благостное впечатление.

– Чувствуется умелая рука садовника, – присоединился к похвале Нижегородцев.

– А это все наш кудесник Неонил Феофилович Прокмаль. Тоже, знаете ли, человек необычной судьбы. Попал к нам на лечение три года назад. Сам он дворянин и служил в Пятигорске в Управлении Вод. Супруга его страдала сенной лихорадкой, и, как только начинал лететь тополиный пух, он отправлял ее вместе с маленькой дочкой в Крым, а сам оставался в городе. Вернувшись как-то вечером домой, вынул господин Прокмаль из почтового ящика конверт, а в нем фотография его жены в обществе флотского офицера за столом летней ресторации. И приписка на обороте, мол, суженая твоя проживает в меблированных комнатах с этим самым мичманом по такому-то адресу. Как потом выяснилось, его благоверная по приезде наняла няньку для ребенка, а сама закрутила адюльтер. Но ведь тесен мир, господа! И волею случая, там очутилась какая-то «доброжелательница» или «доброжелатель», знавший эту семью. Вот этот человек и постарался. Прокмаль написал прощальное письмо, надел фрак, белую сорочку и, не раздумывая, выстрелил себе в висок. Но, видно, дрогнула рука, и пуля, пробив череп, прошла навылет, не задев мозг. Выстрел услышали соседи. Он перенес несколько операций, а когда пришел в себя, стало ясно, что у него тихое помешательство. Так что из одной больницы коллежский асессор попал в другую. Человек он тишайший. Ведет себя примерно. А с недавних пор начал ухаживать за растениями, да так, что залюбуешься: кусты стрижет, словно скульптуры ваяет. Мы даже его на базар одного отпускаем за нужными семенами.

– А жена? – не удержался Нижегородцев.

– Приезжает. Посидит, посмотрит на него, поплачет и уходит. Ведь он ее не признает. Вот такое оно – человеческое горе. Да вот и он.

На аллее показался мужчина. Он был гладко выбрит, носил серый картуз, холщовую рубаху навыпуск и черные брюки, заправленные в яловые сапоги. Поравнявшись с доктором, он вежливо поклонился и прошел мимо. В его глазах читалось безразличие.

Перед входом в отделение собралось несколько больных в серых халатах. Высоченный, как телеграфный столб, мужчина, сидя на деревянных порожках, раскачивался из стороны в сторону, видимо, изображая из себя маятник. Двое других, стоя на четвереньках, сосредоточенно ловили мух, круживших над темным пятном жидкости, разлитой у самого крыльца.

Зайдя внутрь, Ардашев почувствовал неприятный смешанный кисло-сладкий запах пота, людских испражнений, какого-то съестного варева и табака. «Этот тюремно-больничный дух – вечный спутник человеческого горя. Так было не одну сотню лет до нас, так будет и после нас, – горько подумал адвокат. – В России, как нигде в мире, жизнь меняется медленно».

У палаты № 7 доктор на секунду приостановился, обернувшись к спутникам, как бы приглашая войти, и тут же решительно отворил дверь. В комнате стояло четыре кровати, убранные серыми одеялами. Три койки были пусты, а на одной, у зарешеченного окна, на спине лежал человек. Можно было бы подумать, что он спит, если бы не широко раскрытые глаза, обращенные в потолок. Окаменевшее лицо, заросшее щетиной, не выражало никакой мысли. По грудь он был укрыт серым кретоновым одеялом. Из-под нательной застиранной рубахи виднелась грязная нитка православного крестика.

Присяжный поверенный пододвинул стул и сел рядом.

– Здравствуйте. Меня зовут Клим Пантелеевич. Я – адвокат.

– И что с того? – безразлично произнес сумасшедший. – Вот, возьмите, – он вытащил из-под одеяла кусок почтовой бумаги и протянул Ардашеву. – Вы ведь пришли за этим?

– Господи! – вскрикнул Нижегородцев.

На смятом листе чернела буква «К», сердце, а вместо двух костей – пара перекрещенных пистолетов.

– Где? Где произойдет убийство?! – почти закричал Стильванский.

Вместо ответа больной резко поднялся и разразился истерическим хохотом. Его голова задергалась, глаза налились кровью, а изо рта хлопьями полезла белая пузырящаяся пена. На шум вбежал надзиратель.