Читать книгу - "Щенки-медвежатники - Виталий Ерёмин"

– Спрятала.

– Отдай мои вещи, – потребовал Андрей.

– Отец закрыл их в шифоньер на ключ.

– Дай ключ!

– Нет у меня. Отец куда-то спрятал. И прекрати. Сейчас Славик придет. Еще не хватало, чтобы он увидел, как ты устраиваешь мне сцены.

– Это я устраиваю? – тихо спросил Андрей. – Вы хотите, чтобы я вернулся, но не хотите понять, почему я оказался в таком положении. Вы всегда правы. А я – всегда виноват. Тебе не кажется это странным?

– Ты хочешь в чем-то нас обвинить? – спросила мать.

– Не об этом времени надо говорить, мама.

– Ах, вот ты о чем? Я знала, что рано или поздно ты мне припомнишь.

Андрей сказал запальчиво:

– Когда бабка указала тебе на дверь, ты должна была уйти вместе со мной. Мне было всего несколько месяцев. Как ты могла уйти без меня?

– Бабка тебя не отдавала.

Андрей продолжал лезть в печенки:

– Что значит не отдавала? Ты – мать, разве у тебя не было на меня никаких прав? Признайся, мамочка: просто в тот момент я был для тебя обузой.

– Была война, жилось тяжело, – вздохнула Анна Сергеевна.

– Пусть так, – распалялся Андрей. – Но почему не забрала меня через четыре года, когда отец вернулся с войны, и не один? Тоже тяжело жилось? И почему не забрала еще через два года, от второй мачехи? Скажи уж честно, все эти годы кто-то был тебе ближе, чем я. Я давно это понял. Но ни разу тебя не упрекнул. А теперь вижу: вы хотите всю вину за то, что происходит со мной, взвалить на меня одного. Вы здесь ни при чем?

Анна Сергеевна опустилась в кресло, прижала руки к горящим щекам.

– Видно, мать для того и существует, чтобы говорить ей все. Отцу бы ты побоялся это сказать.

– Он просто заткнет мне рот, – согласился Андрей. – Поэтому я скажу тебе. Его дочь Леночка и сын Вася были его ошибками. И он за них расплачивается алиментами. А что достается мне, хотя я тоже – ошибка? Его злость. Он злится, что сошелся с тобой. Злится, что ему нужно платить алименты. Славику и Валерке повезло больше. Скоро кончит платить и станет добрее. К ним, но не ко мне. Я знал других его жен, других детей. Как можно любить свидетеля?

Мать сокрушенно покачала головой.

– Это тебе бабка говорила? Ее слова повторяешь?

– Я давно уже не ребенок, мама, – сказал Андрей, хотя в глубине души был согласен: бабка действительно страсть как любила открывать ему глаза на родную мать.

Вечером Андрей сказал Толяну и Петру Палычу, что идет на ночную рыбалку. Для убедительности надел все старое и взял удочки.

Здание гороно находилось в самом центре города, неподалеку от пляжа. Неказистое, одноэтажное. Окна без решеток.

Андрей перемахнул через палисадник и подобрался к окну заведующего. Старая замазка легко отколупливалась, а внутренняя створка форточки, похоже, вообще не закрывалась. Влезть – раз плюнуть. Андрей посветил фонариком и рассмотрел сейф. У него упало сердце. Е-мое, вот это махина! Неужели Геныч откроет?

Андрей решил на всякий случай понаблюдать и затаился неподалеку от входной двери. Все-таки гороно – учреждение, не может такого быть, чтобы его никто не охранял. И если не видно сторожа, то это не значит, что его нет вообще.

Он не зря проявил терпение. Около двух ночи послышались голоса, мужской и женский. То ли сторожиха пришла в сопровождении мужа, то ли сторож в сопровождении жены. Они проверили замок на наружной двери и ушли. Андрей проследил за ними. Оказывается, пожилая пара жила неподалеку.

Андрей пошел в больницу. У Кати было ночное дежурство. Она сидела возле тяжелобольного и читала книгу. Андрей поскреб по стеклу. Катя распахнула окно.

– Можно к тебе? – спросил Андрей.

– Нельзя, – строго сказала Катя. – Я на посту.

– А выйти можешь?

– Нельзя уходить с поста.

– Завтра похороны. Ты придешь?

– Конечно. А почему ты так одет?

– На рыбалку собрался.

– А где удочка?

Андрей почесал в затылке. Черт, забыл удочки возле гороно!

– У другана. Он ждет на берегу.

Катя смотрела с недоверием, но удачи пожелала.

– Меня к тебе тянет, – вырвалось у Андрея.

– Это пройдет, – отозвалась Катя.

– Ты хочешь, чтобы прошло?

– Я тебе уже говорила. Хочу.

– В самом деле?

– В самом деле.

– Ладно, – как можно равнодушней произнес Андрей.

Расстроенный и злой он вернулся к гороно, забрал удочки и двинул на Иртыш. Надо же предъявить Петру Палычу и Толяну хоть какой-нибудь улов. В знакомом месте накопал с фонариком червей, закинул удочки. Леска почти тотчас задергалась. А еще через минуту на берегу билась первая стерлядь. К утру кукан был полный. «Когда кругом не везет, а рыба ловится, то это уже кое-что», – подумал Андрей.

Андрей раньше не бывал у Костика. Он знал только, что родители его друга – пожилые люди. Но они оказались совсем старые. Хотя, вероятнее всего, их просто подкосило горе. Они сидели у гроба, как две печальные черные птицы. Рядом стояла женщина, тоже вся в черном, прижимая к губам белый носовой платок. Это была Ленка. Андрей не сразу узнал ее и поразился, как она изменилась.

Было душно, закрытые форточки не пропускали свежий воздух. Пахло валерьянкой, нашатырем и хвоей.

В половине первого слободские подняли гроб на плечи. Процессия тронулась. Пока шли по Слободке, зевак было немного. Основная масса людей собралась в Новостройке, возле школы. Там же стояли центровые. Их было совсем немного, человек двадцать, все русские.

Слободские опустили гроб на табуретки. Директор начал речь. Он говорил о Костике хорошие слова и опасливо косился на слободских. Сказал, что удивился, когда Костик перевелся в его школу после девятого класса. Джага поднял на Карпыча мутные глаза. Директор сбился и передал слово кому-то из спортивных деятелей. Деятель был посмелее. Он вопрошал пространство, куда смотрит милиция и когда кончатся эти странные убийства и самоубийства.

Слушая выступавших вполуха, Андрей наблюдал за слободскими и центровыми. Пытался понять, когда и где начнется разборка. Конечно, не сейчас. И, конечно, не на кладбище. Это было бы уже слишком.

Джага помаячил: подойди. Андрей протиснулся.

– Понесешь гроб? – спросил Джага.

Андрей молча кивнул.

– Тогда стой рядом.

Митинг закончился. Началось прощание с покойным. Мать обхватила голову Костика руками и громко запричитала:

– Деточка моя, кровиночка, сыночек мой ненаглядный, что же ты уходишь раньше нас, на кого нас покидаешь?