Читать книгу - "Неприкаяный ангел - Алексей Шерстобитов"

Первую бездыханную, кажется мать девушки, держал в объятиях обезумевший пожилой мужчина, не только тело его, но душа были изранены множественными ранами. Он был воин, из тех, кто проходят и огонь, и воду без особенных потерь, и лишь теряя любимую, понимают, что пред этим врагом бессильны…

Я присоединился к этим всплывающим мгновениям, переносясь вместе с вспоминающим в то время. Будучи духом, я смог воспринимать на свой счет переживания каждого из тех людей по отдельности и вместе. Если бы я был человеком, то умер бы только от сострадания…

Вот момент, когда души, еще живущих людей, раскрываются и разрываются в минуты, обрушившегося на них понимания потери невозместимой, невосполнимой и глобальной. Вместе с этим теряется, даже свет надежды, что-либо изменить в своей душе, после чего не остается ничего, что могло бы, хоть немного, успокоить или отвлечь!

Я чувствовал каждую из них, в эти моменты наиболее убитые горем и чистые сердцем, во всем обвиняли себя и не хотели жить. Их отчаяние было столь велико, что даже не видя возможность смерти, они желали ее, прося Бога забрать их жизни, теперь кажущиеся не нужными. Они желали кончину более тяжкую и страдальческую, чем испытали их возлюбленные, и тем больше страдали, когда осознавали, что потеря эта навсегда и с ней придется жить!

Молодой человек из прошлого, душа которого металась в поисках души своей возлюбленной, и не находя ее, разрывала сети границ тела, ограничивающих ее. Парню казалось, что грудная клетка вот-вот вскроется изнутри, а голова растечется на миллионы атакующих страшных мыслей, объединенных в один поток, о том, что ее больше нет.

Она лежала у него на руках, уже бездыханным телом. Вглядываясь в любимые черты лица, ему казалось, что они живут. Ум, находя все новые и новые зацепки, все невероятнее и невероятнее, в поиске, хоть какой-то надежды, воплощал их в мерцающих миражах, разжигаемых воображением. Стоило ветерку пошевелить кудри опалившихся волос, как он припадал ухом с губам и уже слыша выдыхаемое страдание, чуть ли не вскакивал, но прислушавшись снова, прибегал к другому. Желая услышать стук сердца, уже переставшего качать кровь, он все равно, он получал желаемое, но то было его сердце, теперь работающее за два…

Именно в такие моменты мы забываем о теле, и существуем только душой. Она часто, в подобных переживаниях, увлекается страстью самобичевания и саможаления. Вместо заботы о душах усопших, мы губим свои, чем делаем им еще больнее…

Вдруг, осознав в очередной раз потерю, он слизывал едкие текущие слезы с привкусом гари и буквально ревел в Небеса: «Зачем, Господи, свел Ты нас, если не оставив друг другу навечно, разлучил?!». Рядом, я видел, того самого, ныне парализованного, еще молодым и порывающимся воспользоваться моментом.

Сейчас он вопил к Богу: «За что Ты так меня, Отче?!» – продолжая наблюдать себя в прошлом, но лишь оправдывался и ссылался, на кого угодно.

Тогда Верхояйцев, даже не заметил умирающего ребенка. Чужое горе проходило стороной. Не цепляло ни тогда, ни сейчас делаемая им фальсификация показаний, усугублявшая состояние и положение всех, тогда присутствующих на месте трагедии. Судьба молодого офицера, потерявшего только что жену и теряющего сына, интересовала его, лишь, как возможность использовать этого человека в виде подставной фигуры на роль главного обвиняемого. А между тем, в его руках была та ниточка, что могла позволить будущему этого человека быть совершенно другим. Поступи он тогда по другому – получил бы сейчас второй шанс.

Кто знает, дорогу какому злу открываем мы, ради маленькой сиюминутной выгоды, причиняя человеку, не заслуженную им боль, меняя не только его сегодняшний день, но судьбы многих в будущем. Глупо думать, что все, впоследствии, происходящее, не отзовется на нашей судьбе. Но нам даже предположить страшно, что настигшее возмездие, постигло нас именно из-за такой, когда-то совершенной, мелочи.

Слуга преисподней крикнул сегодняшней мятущейся душе Данилыча:

– Помнишь, ты подсунул бумагу этому парню, заведомо написав там ложь… Он подписал ее. Дааа! Именно той самой подписью ты заключил контракт с моим господином. Он ждет тебя!

– Но ведь не я подписывал, да иии… это была не кровь!!!

– Глупец! Неужели ты думаешь, что можешь переспорить меня?! Сатана – есть дух! С душой твоей он и говорил…, а кровь! О как глупы людишки! Отвергнутую жертвенную кровь Спасителя, смешав её с кровью людей, убитых этим юношей после, а не свою, плеснул ты на папирус… О, как я рад, что ты погиб средь миллиардов тебе подобных гордецов! Во зле родился ты, злом взращен, им же умерщвляем здесь, сейчас! Ты, во плоти гноишься ныне, но не долго…, и скоро навсегда разделишь нашу участь…, брат, погибнешь ты во пламени возмездья…, погибнешь, и воспряв, останешься на пике мук сей гибели на вечно! Вместе мы разделим этот ужас, коль сами выбрали его…

– Нет, нет, нет, я не выбирал, я вообще ничего не делал! Это ведь не я подписал, и вообще, это работа…, я работу делал!!!.. – Ужасно зрелище гибнущей и уже бесправной души, еще не совсем осознающей своё положение и будущее, точно знающей – воздание справедливое и жуткое совсем рядом. Но не это страшит больше, а бессилие, к которому, в большинстве своем, находясь в своем теле, она не привыкла.

То, что наблюдает, ощущает она, то с чем может сравнить, уже не в ее власти, здесь не возможен самообман, самооправдание, самоутверждение – здесь лишь истина, и упование на милость Того, Кто отвергнут ей прежде!..

Я витал с Ангелом над тогдашней трагедией, я пережил с каждым и за каждого, кто участвовал в ней, все их страдания, и более всех со мной был созвучен, своими муками, тот самый молодой офицер, находящийся только в самом начале своего страшного пути.

Я даже не пытался разобраться в том, что делали слуги преисподней и Ангелы. Их голоса смешались, но не слились. Не дано понять душе неприкаянной одновременности вакханалии зла в радуге милосердия и милости Создателя. Нет ни у одного существа на свете возможности разобраться в подобном.

Зла нет – люди творят его сами в безграничном океане Света. Я видел, я знаю это – даже самый большой человеконенавистник на смертном одре, в самом худшем случае, безропотно примеряет на себя маску страха, и ни чем уже не страшен сам. Испытывающие же, сам по себе, ужас от прошлого, связанного с деяниями этого человека, окружающие его люди, становятся рабами этого страха, порожденного их униженной гордыней…

Запаянное в желеобразной биологической массе, не освобожденное сознание Верхояйцева, судорожно хваталось за любую возможность, хоть как-то сориентировать себя в пространстве, но как прежде, почему-то не получалось, а для нового чего-то не хватало. Появившийся у его постели беловолосый человек, резанул, как-то неприятно, из памяти. Данилыч вспомнил мельком виденное, когда-то – в его сегодняшнем состоянии все вспоминается, проходя не столько кинолентой, сколько полным восстановлением событий.

И почему, приходящее из прошлого, не может быть чем-то приятным, с позитивными эмоциями, что дало бы, какие-то силы. Нет, всплывало только обличающее, словно месть совести, её же голосом, ставшим сейчас многократно превосходящим прежний, когда-то отверженный, шепот, такой не выгодный, обличающий, не нужный…