Читать книгу - "Год тумана - Мишель Ричмонд"

— Мальчик или девочка?

— Девочка. Шесть лет. А у вас?

— Сейчас Джонатану исполнилось бы двенадцать. Как зовут малышку?

— Эмма.

Он кивает:

— Ну разумеется. Ваше лицо сразу показалось мне знакомым. Я слежу за развитием событий.

Наверное, следовало бы сказать Дэвиду, что меня привели сюда не поиски моральной поддержки и не потребность излить душу и выплакаться на чьем-нибудь плече. Просто надеюсь получить хоть какие-нибудь практические знания. Вдруг кто-нибудь расскажет, как нужно искать и каких ошибок следует избегать.

Дэвид склоняется над столиком в углу, насыпает кофе в фильтр и протягивает кофейник:

— Не сходите за водой?

Шаги эхом отдаются в длинном коридоре. Уже вечер, и аудитории по большей части пусты. Стены увешаны объявлениями насчет уроков английского и занятий тхеквондо. Питьевой фонтанчик находится в дальнем конце коридора; на край прилеплена жевательная резинка. Вспоминаю тот день в зоопарке, почти год назад, когда мы с Джейком и Эммой шли по дорожке мимо клетки с тигром. Полосатый, гревшийся на солнце, посмотрел на нас и моргнул. «Я хочу пить», — заладила Эмма. В нескольких шагах от нас шуршал питьевой фонтанчик. «Бежим наперегонки?» — предложила я. Позволила ей выиграть и приподняла девочку, чтобы она могла напиться. Подмышки у нее были мягкие и влажные.

На тот момент мы с Джейком встречались всего пару недель, и события развивались с невероятной скоростью. Поднимая Эмму к воде, я поняла, что если собираюсь впустить в свою жизнь этого парня, придется впустить и девочку. Болфаур не существует в отрыве от нее. Удивилась той легкости, с какой кроха начала мне доверять: вскинула руки навстречу и подождала, пока ее поднимут. Поразило физическое совершенство Эммы, которая сначала вытянула незагоревшую шейку, чтобы напиться из тоненькой струйки, а потом заболтала ногами в воздухе, давая понять, что пора поставить ее наземь. Никогда не думала о детях как о настоящих людях; считала их непонятными и довольно жалкими созданиями, что находятся на пути к чему-то большему. Но теперь, стоя у фонтана с ребенком на руках, видела девочку, вполне сформированную личность, со своим взглядом на мир и образом жизни. Поставила ее на ноги. Эмма побежала к отцу, тот поднял дочь и закружил. Она громко засмеялась. Что-то сжалось у меня в животе — страх, волнение, радость. «Господи, — подумала я. — Обожаю эту парочку».

Вернувшись в аудиторию, наливаю воду в кофеварку и нажимаю на кнопочку. Вода начинает бурлить.

— И как вы живете? — спрашиваю Дэвида. — Продолжаете поиски?

— Нет. Уже нет. В прошлом октябре Джонатана нашли. Мальчика опознали по зубам. Его закопали на какой-то ферме, в Джилроу.

— Простите…

— Я прихожу на эти встречи, потому что хочу быть среди людей, которым известно, что это такое. Когда твой ребенок пропадает, чувствуешь себя так, будто живешь в чужой стране, не зная языка. Открываешь рот что-нибудь сказать, а тебя никто не понимает. Люди, с которыми общался раньше — особенно родители друзей твоего малыша, — начинают тебя избегать. Становишься живым воплощением их худших страхов. Все как будто говорят, что ты не похож на остальных.

— Может быть, мы и в самом деле начинаем выглядеть иначе. Наверное, от нас веет трагизмом.

— Сливки, сахар? — спрашивает Дэвид.

— Нет, спасибо.

Он протягивает чашку черного кофе, потом садится за деревянный стол. Сажусь напротив. Как будто снова вернулись в школьные времена. Парты слишком малы для нас, мебель в аудитории старая, в помещении пахнет ластиками.

— Забавно, но я всю жизнь пила кофе со сливками и с сахаром, — говорю. — Когда Эмма исчезла, начала пить черный кофе.

— Это нормально. Когда Джонатана похитили, у меня то и дело вылетало из головы, что на работе нужно появляться при галстуке. Ходил в непарных носках. Забывал стричь ногти, поливать цветы и заправлять машину. Все повседневные мелочи стали вдруг несущественными.

Он потягивает кофе. Смотрю на часы. Через пять минут встреча должна начаться. Насколько Эмма может отдалиться от нас за пять минут?

— А ваша жена… посещает эти собрания?

— Наш союз не протянул и двух лет, после того как мальчик исчез. — Дэвид кладет руки на стол, рассматривает их и сжимает в кулаки. — Здесь все или развелись, или живут врозь. Мы с Джейн были идеальной парой — так по крайней мере нам казалось. А когда сын пропал, стали друг для друга живым напоминанием о том, что произошло. И живым упреком. Это слишком больно.

— Как все случилось? — Меня трогает его история — точно так же, как остальных, должно быть, трогает история Эммы.

— Джейн гостила в Миннесоте у матери, а мы с Джонатаном поехали за город на выходные. Сначала катались на каноэ вместе с другими родителями и их детьми, потом я начал ставить палатку и отпустил Джонатана вместе с двумя мальчиками постарше искать лягушек. Сорванцов не было всего десять — двадцать минут, а когда из лесу выскочили перепуганные ребята, двое, всего двое, в ту же секунду мне вдруг стало ясно — случилось нечто ужасное. Выяснилось, что за ними погнался какой-то человек с ружьем. По непонятным причинам выбор негодяя пал именно на моего сына.

— Помню. В «Новостях» передавали.

— Репортеры буквально с ума сходили. Это очень неприятно, но рано или поздно ты смиряешься с назойливостью и любопытством посторонних, как будто это может помочь. «Новости» смотрят столько людей… Начинаешь верить, что твоего ребенка обязательно найдут.

Сердце замирает, когда вспоминаю отряды добровольцев, которые прочесывали лес с фонариками и рациями. О Джонатане объявили по Си-эн-эн, всюду висели плакаты и фотографии, работала круглосуточная «горячая линия», и все-таки мальчика не нашли.

— Джейн так и не простила мне, что ребенок исчез из поля моего зрения. Но даже если бы и простила — не важно, потому что простить самого себя невозможно. Каждое утро просыпаюсь и вспоминаю об этой проклятой палатке… если бы я велел Джонатану подождать, пока не закончу…

— На пляже лежал тюлень, — начинаю свой рассказ я. — Мертвый. Он просто не идет из головы. Что, если бы его не было? Что, если бы я не взяла с собой фотоаппарат и не выпустила Эмму из виду на полминуты?

— Подсчитывать секунды — наше проклятие.

— А по шоссе шла погребальная процессия, — продолжаю. — Мне вообще не было до этого дела, но все-таки остановилась и взглянула. Когда наблюдаю за похоронами, чувствую примерно то же самое, что при виде какой-нибудь страшной аварии. Это грустно, жутко, и пусть даже знаешь, что участники церемонии заслуживают уединения, очень трудно удержаться и не посмотреть.

Дэвид кивает.

— Я не мать Эммы, — добавляю.

— Знаю.

— Просто помолвлена с ее отцом.

— Знаю.

Интересно, как выглядит мачеха-растеряха в его глазах. Не важно, какую скорбь испытываю, не важно, как виню себя. Мне не понять страдания родителя, который потерял ребенка.