Читать книгу - "Крепость Бреслау - Марек Краевский"

Они лежали в тишине и абсолютной темноте.

Через черную бумагу в окнах не проникало даже самое легкое свечение.

Стекла не дрожали, пол не вибрировал, в городе Бреслау царил ночной покой.

Об осаде напоминала только легкая вонь гари, которая проникала через оконные щели.

— Как я рада, Эби, что ты принял, наконец, решение, о котором я так долго тебя просила, — прошептала Карен и прижалась к мужу голым теплым телом. — Я уверена, что нам это удастся. Это отличный план. Улететь отсюда как раненым.

— Знаешь, Карен. — Мок обнял жену за шею и положил ее голову на свою грудь. Он знал, как сильно она всегда любила прикосновение его жестких волос.

В темноте скрывалась седина, ожирение, ожоги и растяжки их тел, тьма была благословением для празднования, какому сегодня отдались со страстью супруги Мок.

— Я упрямый и не слишком подробно всегда говорил о своей работе, правда?

— Да. — Карен поцеловала его в грудь, слегка при этом покусывая. — Немного.

— А теперь кое-что скажу. — Мок погладил жену по плечу, которое было гладким, как всегда, как до войны. — Сегодня я закрыл последнее дело, которое не давало мне покоя. Только это дело останавливало меня в Бреслау.

— Я не могу поверить своему счастью! — Карен всегда выказывала склонность к пафосу.

— Да. Только это меня здесь держало. — Мок сел на диване и начал искать на ощупь ночной столик и портсигар.

— Иду упаковать все чашки и твои шахматы. — По шелесту шелка понял, что Карен надела халат. — А потом приду к тебе, и мы проведем одну из последних ночей в Бреслау.

Он слышал, как Карен суетится по гостиной, как звенят чашки, оборачиваемые войлоком и газетами, а потом из его кабинета раздался стук фигур, засунутых внутрь шахматной доски. Уже погружался в сон, когда из прихожей он раздался пронзительный крик жены.

Он встал, поблагодарив Бога за этот боевой клич, который его разбудил и не позволил заснуть с папиросой во рту. Карен дальше кричала, Мок затушил папиросу в пепельнице, к крику жены присоединилась служанка. Мок трясущимися руками руками зажег свечу, натянул брюки и без маски и тапочек выскочил в прихожую.

Когда он увидел причину крика обеих женщин, перестал благодарить Бога. В мерцании свечей было видно отрезанную руку. Кто-то через щель для писем всунул тонкую девичью руку.

Карен перестала кричать и смотрела на мужа. Она знала, что эта ночь не будет последней ночью в Бреслау, знала, что ее упрямый муж не успокоится, пока не схватит преступника, который подбрасывает ему отрезанные девичьи руки, знала, что сейчас — когда на него взглянет — увидит неподвижные темные глаза: безжалостные и бесстрастные, как всегда.

Она смотрела и ничего не могла распознать. Он успел надеть маску.

Он подошел к отрезанной руке и завернул ее в чистое белое кухонное полотенце с надписью «Erwache und lache»^[16].

Тяжело сопя, он сел в своем кабинете. Служанка Марта улизнула в подсобку.

Карен села напротив мужа на кресло, в котором отдыхал профессор Брендел.

Она ненавидела сегодня этой воняющего водкой философа за то, что забрал ее мужа на весь день.

Эберхард смотрел куда-то в сторону, когда сказал:

— Я сегодня обещал тебе, что мы уедем как можно скорее из Бреслау?

— Так сказал в постели, после того как мы занимались любовью, — прошептала с надеждой в голосе Карен. — Сдержишь свое слово?

— Нет. — Он встал и прижал ее крепко к груди.

Он чувствовал на руках и лице царапанье ее ногтей, он чувствовал ее слезы на своей груди, чувствовал боль и печаль, он хотел и должен был чувствовать ее жалобу на свое горе.

Мок не благодарил уже Бога ни за что.