Читать книгу - "Смертельный номер. Гиляровский и Дуров - Андрей Добров"

– Да бросьте!

Названный Гамбрини раскрыл рот и глубоко задышал. Мне показалось, он сейчас бросится на человека в кепке, и я уже приготовился оттаскивать этого сумасшедшего. Но он вдруг быстро повернулся к афише, схватил ее за краешек и рванул. Большой кусок, где как раз был намалеван череп, с треском оторвался. Бросив его на землю, Гамбрини несколько раз топнул по нему ногой, а потом пнул этот испачканный обрывок прямо в ноги кепке.

– Что вы делаете! – растерялся тот.

– Вот вам ваши шуточки!

Человек в шапке протиснулся мимо кепки и скрылся в цирке.

– Сумасшедший, – сказал его собеседник и посмотрел на меня.

– Простите, – сказал я.

– Вы – друг Гамбрини? – спросил человек в кепке.

– Нет. Просто проходил мимо. Меня зовут Гиляровский. Владимир Алексеевич.

Он пожал плечами.

– Я журналист.

Тот помрачнел.

– Ищете сенсаций? – спросил он холодно.

– Гуляю.

Ни слова не говоря, человек в кепке неприязненно кивнул и начал спускаться по ступеням к бульвару. Подобрав обрывок афиши, я сложил его и сунул в карман, а потом последовал за ним.

– Постойте! – крикнул я ему в спину.

Человек остановился, но не обернулся ко мне. Сбежав на несколько ступеней вниз, я настиг его.

– Простите мое любопытство, но что тут произошло?

– Что?

– Этот череп… Почему тот господин так разволновался?

– Прошу меня извинить, – твердо сказал человек в кепке. – Но это наше внутреннее дело.

– Ваше лицо показалось мне знакомым. Вы работаете в цирке?

– Да.

– Я тоже раньше работал в цирке.

Он взглянул на меня.

– И что?

Я удивленно посмотрел на него.

– Как – что? Я – человек не чужой в цирковом братстве.

Он смерил меня оценивающим взглядом, потом коснулся пальцами в перчатках полей своего котелка.

– Дуров.

– О! – сказал я с восхищением. – Тогда я вас знаю!

Он склонил голову.

– Вы – Анатолий Дуров!

Дуров поморщился, как будто проглотил лимон.

– Анатолий – мой брат. Я – Владимир Дуров. Прощайте!

И он энергично зашагал в сторону Божедомки. Но я не отставал.

– Простите, ради бога!

– А говорит, что цирковой, – донеслось до меня обиженное бормотание.

– Господин Дуров! Что означают эти череп и кости?

Дуров резко остановился и повернулся ко мне.

– Смертельный номер, черт побери! – раздраженно сказал он. – Вы и сами должны были бы знать, господин цирковой журналист или кто вы там есть. Простите, я устал и хочу домой!

Он снова отвернулся и ускорил шаг.

Я решил больше его не догонять – всем своим видом Дуров показал, что не хочет более ни секунды общаться со мной. Что же! И я навязываться не буду, тем более что в Москве было место, где я мог найти ответ на заинтересовавший меня вопрос. Выйдя к мостовой, уже освещенной фонарями, я нашел дремлющего на санках «ваньку», разбудил его и велел везти меня в Брюсов переулок, где тогда располагался трактир, в котором собирались цирковые артисты. Между собой они называли его «Тошниловкой» – по качеству дешевой еды, впрочем, достаточно дешевой, чтобы привлекать всех, у кого в кармане копеечка грызлась с копеечкой.

Низкорослая деревенская лошадка усталой рысцой потащила санки в сторону Трубной, оттуда мы свернули на Петровский бульвар, пересекли Тверскую под задумчивым взглядом Александра Сергеевича. «Легковые» покрикивали на моего «ваньку», сердясь на мужичье, которое каждую зиму заполняет Москву своими убогими санками, отбивая клиентов низкими ценами. Но тот, видимо, привыкший уже к такому обращению, не отвечал, а только поддергивал вожжами.

Наконец я вышел у нужного дома, расплатился и зашел внутрь.

Низкий потолок «Тошниловки» был закопчен гарью свечей, стоявших на столах. Буфетчик подремывал на стуле у стойки – гостей обслуживал один только половой, которого слегка покачивало от выпивки – небось отпивал из рюмок, прежде чем поднести их клиентам. В другом месте такого «умельца» давно бы уже погнали из трактира, но тут публика была неприхотливая.

Я постоял у двери, где на вбитых в длинную дубовую доску гвоздях висела верхняя одежда посетителей, отыскивая взглядом, к кому бы обратиться. В зале сидела публика, примечательная своей бледностью, худобой и пестрой одеждой – некоторые являлись прямо с представления, не снимая костюма. За одним из столиков, например, собралась компания «рыжих» клоунов с одним «белым», которого накачивали водкой – вероятно, празднуя именины или удачный контракт. Наконец я заметил за дальним столиком своего старого знакомца – дряхлого годами Сидора Перепелкина, служившего шпрехшталмейстером при шапито еще в середине века. Тогда он был еще статным дородным мужчиной, получившим от артистов прозвище Статуй. Но сейчас ему перевалило уже за восемьдесят – по цирковым меркам это был мафусаилов возраст. Статуй расплылся, зарос желтой прокуренной бородой. Вместо густого зычного баса говорил он теперь хриплым надтреснутым голосом. Но и теперь еще он кормился от цирка – став кем-то вроде антрепренера. К нему приходили сюда, в «Тошниловку», чтобы заказать актеров на выступления в частные дома или летом на загородные дачи по случаю праздников. Злые языки поговаривали, что речь в основном шла о молоденьких актрисах, которые получали гонорары не только за цирковые номера, но и акробатику иного рода.

Подсев к старому шпрехшталмейстеру, я заказал водки – себе и ему, поздоровался и повел издалека – спрашивая про здоровье, погоду и обсуждая наступление нового века. И то, и другое, и третье старик ругал. Наконец я сказал:

– Хочу спросить у тебя совета, Сидор Прокопьич. Взгляни-ка на это.

Я вытащил из кармана обрывок афиши, развернул его и положил на стол. Старик покосился на него и поморщился:

– Снова балуют!

– Что же это означает?

– Смертельный номер.

Я пожал плечами. Те же слова сказал мне и Дуров, но ничего необычного в них не было – смертельными номерами в цирке обычно называли опасные трюки, предлагая дамам и особо нервным господам удалиться. Конечно, никто не удалялся – предостережение и барабанная дробь придавали номеру особенное звучание, повышали интерес публики – но и только.

– Значит, смертельный номер? И больше ничего?

Статуй посмотрел на меня из-под лохматых бровей:

– Лет пять или семь тому, на Цветном это было, у Альберта Ивановича история на всю Москву гремела.

– Вот как?

– Не слыхал? Странно.