Читать книгу - "Пиковый интерес - Валентина Демьянова"

― Наташенька, девочка моя, здравствуй!

― Здравствуй, дедуля!

На душе сразу стало тепло от родного голоса.

― Наташенька, тебе лучше приехать к нам. Я понимаю, ты только с дороги, устала, но дела обстоят неважно, надо переговорить.

Вот теперь я действительно испугалась. Дед, генерал авиации в отставке, крайне неодобрительно относился к образу жизни единственного внука. Он искренне не понимал, почему молодой человек, наделенный здоровьем и умом, категорически отказывается найти себе постоянную работу и десять месяцев в году сидит на шее у своих родных. Увлечение Олега сомнительными аферами, которые из-за отсутствия нужной хватки оборачивались бесконечными долгами, а так же его способность занимать деньги не отдавая, чрезвычайно огорчали деда и в минуты отчаяния он сурово корил себя за ту мягкость в воспитании, плоды которой мы сейчас и пожинали.

Внук был копией его горячо любимого сын: та же ямочка на подбородке, те же пронзительно-голубые глаза, те же густые светлые волосы. Даже непокорная прядь, постоянно падающая на глаза, напоминала ему рано ушедшего сына. Потеряв одного, он перенес всю свою любовь на другого, но, к сожалению, Олег унаследовал от отца только внешность, его порядочности и доброты ему не досталось. Последнее время дед, осознав бессмысленность всех попыток наставить внука на путь истинный, отошел в сторону и больше в его дела не вмешивался. Да и ослабел он здорово, все-таки ему шел восемьдесят второй год и время брало свое! То, что он нарушил им же и установленное правило и попросил меня срочно приехать, наводило на тревожные размышления.

― Конечно, дедуля, я приеду, ― поспешила заверить его я. ― Ты только не волнуйся, я буду через полчаса, тут ехать-то всего ничего!

Бойкость и задор в голосе должны были продемонстрировать деду мою уверенность в собственных силах и способность справится с любой проблемой. Успокоив его, как могла, я на оптимистической ноте закончила разговор и положила трубку. Бодрость тут же покинула меня, в мутном стекле старинного зеркала на стене прихожей отразилась совсем еще не старая, но уже очень усталая и издерганная женщина. Говорят, мы с Олегом очень похожи, но схожесть эта чисто внешняя. У него характер легкий и беззаботный. Он моментально забывает пережитые накануне неприятности и с азартом кидается в новые авантюры, что бы организовать себе новые проблемы. Меня же жизнь приучила к тому, что за любой необдуманный шаг приходиться расплачиваться. А так как мне постоянно приходится платить за необдуманные шаги своего брата, то сама я стараюсь их, по возможности, не совершать. Олег утверждает, что я ужасно правильная, скучная и нудная. Может со стороны так оно и выглядит, но я-то знаю, что семейный авантюризм присущ и мне. Просто у меня больше здравого смысла, и он не позволяет этой фамильной черте проявиться во всей красе. Однако времени разглядывать себя и придаваться печали не было, поэтому я швырнула в сумку права и покинула квартиру.

Моя старенькая «копейка» сиротливо жалась к забору в ряду с блестящими иномарками всех весовых и денежных категорий. Выглядела она на их фоне сиротски, одно счастье ― у меня не болела голова по ночам, что на нее кто-нибудь позарится и угонит. Я вырулила со двора на Покровский бульвар и направилась в сторону Чистых прудов.

Приближался конец рабочего дня пятницы и машины шли по бульварному кольцу сплошным потоком. Служивый и коммерческий люд заканчивал трудовую неделю и стремился вырваться из душного, раскаленного знойным июньским солнцем центра в прохладу дач и садовых участков. Машина, весь день простоявшая на солнце, напоминала жарко натопленную печь, до предела опущенные стекла облегчения не приносили: над улицей висел плотный чад из выхлопных газов и испарений от разогретого асфальта. Нахально лавируя между нервно сигналящими машинами, я настырно пробивалась к театру «Современник». Благополучно миновав светофор на Покровке, счастливо избежав пробки в начале Чистопрудного, я, наконец, свернула на Макаренко и оказалась в районе своего детства. Раздраженный, гудящий поток машин остался за спиной, а меня обступила тишина московского переулка с его узкими тротуарами и редкими прохожими, неторопливо бредущими по своим неотложным делам. Я прибавила скорости, благо машин здесь было мало, пронеслась мимо дома бывших политкаторжан, свернула на Машкова и затормозила перед большим серым зданием. Толкнув тяжелую дверь, я ступила в мрачную прохладу подъезда и стала подниматься по истертым ступеням на второй этаж. Перед знакомой с детства высокой двустворчатой дверью я остановилась, достала из сумки зеркало и критическим взором оглядела себя. Вид утомленный, но достаточно уверенный и жизнеутверждающий, а что внутри все корчится от многолетней тоски и усталости, показывать совсем не обязательно. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось расстраивать деда. Решительно тряхнув головой и отогнав ненужные мысли, я нажала кнопку звонка и прислушалась. Какое-то время за толстой дверью была тишина, потом послышались тяжелые шаркающие шаги, звякнула цепочка и в проеме двери возникла высокая сутулая фигура деда. Облаченный в вытертую домашнюю куртку, из-под которой виднелся ворот белоснежной рубашки, он был, как обычно, тщательно выбрит и распространял вокруг себя крепкий запах одеколона. Я нацепила на лицо свою самую жизнерадостную улыбку и бодро сказала:

― Привет, дедуля! Как ты тут поживаешь?

Он привычно поцеловал меня в подставленный лоб и отступил в сторону, пропуская в квартиру:

― Нормально! Проходи!

Я проследовала за ним в самый конец длинного, сплошь уставленного стеллажами с книгами, коридора и вошла в кабинет.

По правде говоря, кабинетом эта комната служила только до смерти бабушки, после ее кончины дед полностью перебрался сюда, и она стала местом его постоянного обитания. Все свое время он проводил за огромным двухтумбовым письменным столом. Если не просматривал газеты, то работал над своими мемуарами, конца-края которым не предвиделось, а если уставал писать, то просто сидел и перебирал бумаги и старые фотографии. Спал он здесь же, на кожаном диване со старомодными валиками по бокам и резной деревянной полочкой над головой.

Мне всегда нравилась эта комната с ее застоялым запахом книжной пыли, старой кожи и дедовского табака. В детстве я любила готовить уроки, устроившись с ногами в огромном потертом кресле и разложив учебники прямо на полу. Особенно уютно здесь было зимой, когда за окнами кружили хлопья мокрого снега, а от ранних сумерек в комнате стояла полутьма. На улице трещал мороз, а в кабинете было тепло и тихо, мерно тикали напольные часы в деревянном футляре, а старомодная настольная лампа, накрытая шелковой шалью с кистями вместо абажура, бросала круг желтого света на раскрытую на коленях книгу. Она очерчивала границу, отделяющую меня от остальной, тонущей в темноте, комнаты, создавала иллюзию безопасности и защищенности от тех бурь и бед, которые подстерегали меня за пределами этого магического круга. Иногда в кабинет неслышно заходила бабушка, принося с собой из кухни запах ванили и корицы и добродушно ворчала, что я занимаюсь не по-людски, а мне было так покойно и уютно!