Читать книгу - "Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов"

другу, что запись уже у них. Пусть проведет еще час, не зная, что одну из лучших слушательниц их лекций в Энгельсе перед смертью мучили, превратив в беспомощную куклу. Такое не забывается. Остается лишь оттянуть момент, когда горе и гнев сплетутся в сердце, как змеи, и в сыщике проснется желание посмотреть в глаза пойманному убийце. Но когда оно сбудется, произойдет худшее: наполняющая силой злость исчезнет, а боль потери человека, которого ты знал, учил, уважал, останется. Пусть Станислав Крячко встанет на этот путь хоть на час позже напарника. Пока Лев Гуров уже делает первые шаги.

Полковник Гуров взял телефон и заговорил, услышав на там конце голос сокурсника Лизы и Глеба, интеллектуала Паши Банина:

— Навестите сегодня архив?

* * *

Павел Банин получил в родном отделе по расследованию убийств кличку Мозг. Коллеги шутили, что благодаря Паше ведомство сэкономило на обоях: стены в его кабинете были увешаны дипломами, как у романтичного вампира Эдварда Каллена из подростковой саги «Сумерки». Отучившись на химика, физика, социолога, религиоведа и психолога, он сознательно пришел в криминалистику и начал карьеру с раскрытия серии жесточайших ритуальных убийств, прокатившейся по коттеджам на саратовской Рублевке — в селе Усть-Курдюм.

Именно Банин понял, что преступники секут даже малолетних детей плетьми и расправляются с жертвами ударами топоров, потому что, согласно преданию, на месте села когда‐то стояли войска Степана Разина. Догадка привела его в закулисье спектакля саратовского ТЮЗа, где недавно поставили натуралистичный спектакль «Царский гнев», актерский состав которого год назад покинул исполнитель роли палача. Отсутствие реплик и недостаток таланта Степан Дьячков активно компенсировал дотошным воспроизведением средневековых пыток, претензиями на сложность натуры и банальным пьянством. Этой харизмы хватило для увольнения из театра и создания собственной кровавой труппы из бывших детдомовцев и неблагополучных учеников ПТУ. Обретя своего Чарльза Мэнсона, поклонники «таланта» Дьячкова назвались «Лицедеями» и поселились на заброшенной даче в богом забытом поселке, где их и взял штурмом ОМОН. И все это стало заслугой Банина, с его цепкостью и способностью анализировать не связанные, казалось бы, между собой факты. Гурова эта его черта, свойственная и самому полковнику, восхищала.

Позже, встретившись на допросе со следователем, Дьячков проклял Банина. Начал он издалека.

— Как вас по батюшке? — спросил убийца и истязатель, никоим образом не демонстрируя своей досады и разочарования из‐за поимки. Вел себя словно на светском рауте, показалось Банину.

— Павел Дмитриевич, — ответил тот сдержанно.

— А батюшку как величали?

— Дмитрий Павлович. Это у нас семейное.

— Понятно. А поглубже родословную не копали? — продолжал расспрашивать его Дьячков.

— Нет надобности.

— Зря! Судя по фамилии, основатель вашего рода был банщиком.

— Все может быть. Прозвища, к которым восходят фамилии, часто указывают на род занятий носителя.

— А знаете, что банщики часто знались с бесами? Точнее, одним бесом.

— И каким?

— Банником.

— Звучит безобидно.

Дьячков хохотнул:

— Безобидно?! Банник наблюдал за жителями деревни в банный день из‐за каменки. А после полуночи приводил в парную своих гостей — других чертей, духов леса и овина, где шла молотьба. Всех, кто мешал честной компании, они душили.

— Как ваша паства? — не сдержался Банин.

— Скорее, ваша, — ехидно ответил Дьячков. — Если баню снести, бес может прицепиться к тому, кто там трудился, и вечно жить потом с его семьей. Окружая ее членов энергией танатоса. Привлекая в нее горести и смерть.

Даже познакомившись со своей невестой Ангелиной, которая работала танатопрактиком, то есть человеком, который бальзамирует, одевает и делает макияж покойникам, Банин не придавал этим словам значения. Но сейчас, глядя, как она открывает патологоанатомический мешок, в котором тело его сокурсницы и коллеги Лизы Колтовой доставили из судебно‐медицинской экспертизы, Павел подумал, что по крайней мере в последние месяцы его и правда преследует какой‐то злой рок.

* * *

Ангелина Лапина считала, что вполне может воспринимать себя как Персефону, обреченную и могущественную жену Аида, мрачного владыки преисподней, наравне с ним почитаемую и едва ли не чаще призываемую. В свои двадцать три она верила, что, живи древнегреческая богиня в наши дни, да еще в Саратове, слепящее сияние ее красоты тоже озаряло бы собой ресепшен «Нейротраура», одного из самых креативных похоронных агентств в стране. В его роскошном офисе искусственный интеллект приветствовал естественное угасание человеческого сознания, воплощая все, что даже не снилось почившим вечным сном, и исполняя заоблачные желания их довольных жизнью родных. Безусловно, расценки здесь соответствовали уровню оказания ритуальных услуг. Но никто из клиентов — наиболее обеспеченных жителей не только Саратова и области, но и всей страны — на это не жаловался. Поскольку мог заказать все, что угодно — от голландских роз с багрово‐черными лепестками в безумном количестве до хрустального — стеклянного, разумеется, но эффектного — гроба.

Покидая офис «Нейротраура» на улице Киселева, в сердце саратовской общины гробовщиков, его клиенты лелеяли воспоминания об администраторе готичной наружности, которая давала рекомендации по выбору гробов, элегантно убирая с фарфорового лица прядь смоляных, как у индианки, волос, и, казалось, пахла излюбленными маслами древнеегипетских мумификаторов — мирры, мускатного ореха, корицы и кедра, которыми обещала «обрядить подопечного» или «подопечную» в последний путь.

Читая потом их отзывы в «Гугле» и «Яндексе», Ангелина искренне недоумевала: почему бы ей, так похожей на романтичную, соблазнительную и мрачную Мортишу из незабвенной «Семейки Аддамс», не считать себя Персефоной?! В конце концов, есть же в Перми ручей, который горожане вслед за учителями местной цифирной школы называют Стикс?

Перед тем как войти в зал с телом Лизы, Ангелина договорилась с администрацией гостиницы «Жемчужина» на Соборной площади о том, чтобы во время прощания с владелицей местного магазинчика Green Witch Виолеттой Волуновой на стены зала «Шахматный дворец» проецировались ожившие фотографии покойной.

Лапину завораживали новые технологии. Немного голограммной технологии, и — вуаля! — усопшая идет в простом льняном платье и фартуке по продуваемым ветрами вересковым пустошам в Англии. Сливается с толпой других ряженых в широкополых остроконечных шляпах на День святого Патрика. Катает коричневато‐желтый воск в ароматных цветках лаванды, чтобы усилить волшебную силу свечей. Вот раскладывает карты Таро в тревожном танце яркого пламени. Помешивает в ведьмином котле зеленое варево из молодильных хмеля, аира, душицы, чистотела и крапивы. Или стоит у старинного шкафа с зельями, засушенными травами, змеями и кореньями, рекламируя свой культовый у саратовской богемы лосьон для тела «Крем Маргариты».

Если же кто‐то из гостей отвлечется от изысканных закусок, джина и настоек с морошкой или курагой от Green Witch и наведет камеру своего айфона на любое фото, оно заговорит о том, что интересовало изображенную на нем женщину больше всего, — о перерождении