Читать книгу - "Долгий, крепкий сон - Эйлет Уолдман"

По дороге домой мои дети предусмотрительно заботились о том, чтобы я не уснула за рулем — задача не из легких, учитывая, что по ночам я в среднем сплю минут одиннадцать, — пересказывая мне на полной громкости (в одно ухо) длинную и запутанную историю о крысе Сникерсе и о том, как она сбежала из клетки, и, как обычно, истерично ревя (в другое ухо).

Мы уже свернули было в проезд, ведущий к дому, как Руби предложила:

— Мама, свози нас в парк. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Так как в этот момент меня отвлекли размышления о методах объективной оценки развития психоза на почве недосыпа, я совершенно забыла, с каким нетерпением жаждала включить детскую передачу «Улица Сезам» и погрузиться на час в телевизионное отупение (скорее мое, чем детей).

— Хорошо, дорогая, — сказала я.

Что ж, по крайней мере, остается надежда, что по дороге в парк Исаак заснет.

Я затолкала обоих чад в двойную коляску и зашагала к детской площадке.

Наш квартал Хэнкок-Парк — один из старейших районов Лос-Анджелеса — появился еще в двадцатых. Здесь много внушительных старинных домов, большинство из которых до сих пор украшают лепные номера в испанском стиле, и кое-где даже причудливые номера в стиле времен Тюдоров. Широкие, поросшие деревьями улицы плавно и аккуратно изгибаются. В то время как антикварные номера напоминали о былом величии, близость к центральной части Лос-Анджелеса и ряду других менее опасных районов сделала наш квартал за последние двадцать лет излюбленным местом угонщиков автомобилей и даже нескольких уличных грабителей. За счет этого цены на жилье здесь намного ниже, чем в более респектабельных районах, а всякие бездельники из шоу-бизнеса в большинстве своем предпочитают кварталы поспокойнее. Мы жили в одном из многочисленных двухэтажных коттеджей, разбросанных по всему району.

Шагая в сторону парка, я занимала большую часть тротуара. Точнее, весь. Так, сама того не желая, я стала причиной самой настоящей пробки, образовавшейся позади меня. Я заметила это, лишь когда за спиной раздался тихий вежливый голос:

— Разрешите пройти.

Я обернулась и увидела стайку мальчишек лет шести-десяти, ехавших за мной на роликах. С виду самые обычные мальчишки: наколенники в грязи, рубашки навыпуск Только вот рубашки белые и застегнуты на все пуговицы, а брюки черные. На головах красовались ермолки и щегольские длинные вьющиеся пейсы. Хасидские евреи-роллеры.

В Лос-Анджелесе, как и в Нью-Йорке, есть своя большая и пестрая хасидская община. Хасиды — самые ортодоксальные из всех евреев, они исполняют предписания иудаизма до последней буквы. Хасиды носят традиционную еврейскую одежду. Мужчины ходят в черных сюртуках и всегда с покрытой головой. Женщины одеваются скромно, в длинные платья с рукавами ниже локтя, и прикрывают волосы париками и шляпками. Хасиды во всем следуют указаниям своего духовного лидера, ребе. Хасидизм объединяет несколько разных общин, членов которых, если вы разбираетесь в этом лучше меня, можно даже различить по характерному стилю одежды. Так, мужчины определенных общин могут носить короткие брюки или меховые шапки, а женщины — черные колготки или скромные светлые чулки.

Хасиды отличаются от обычных ассимилировавшихся евреев примерно так же, как аманиты[6]— от прихожан местной англиканской церкви.

Так как цены на жилье в нашем районе сравнительно невысоки, а двухэтажные коттеджи — большие и удобные, здесь обосновалось большое количество хасидов Лос-Анджелеса. Хэнкок-Парк может похвастаться не одной иешивой и синагогой, и здесь всегда можно найти даже «кусочек селедки», как говаривал мой дед, если это не суббота. В субботу все многочисленные кошерные бакалейные лавки и магазины непременно закрываются до воскресенья. Но это все-таки Лос-Анджелес, город абсурдов и контрастов, поэтому в самом сердце хасидского анклава расположился огромный супермаркет «Бекон и ветчина». Поди пойми.

С хасидами я почти не сталкивалась. Они держатся обособленно. Женщины-хасидки редко водят малышей в парк, а ребята постарше уже гуляют сами по себе. В этом хасидские дети сильно отличаются от остальных детей района, которых мамы — бывшие юристы и биржевые маклеры — возят с четко организованных детских праздников на занятия музыкой, затем балетом, затем футболом.

— Простите, ребята, — сказала я, сдвигая коляску так, чтобы они могли проехать.

— А почему мальчики так смешно одеты? — спросила Руби.

— Они не смешно одеты, дорогая. Просто на них ермолки и цицит.

— Нет, смешно. А что такое ямока и титит?

— Ну, может, чуть-чуть и смешно. Ермолка — это маленькая шапочка, а цицит — длинные кисти поверх штанов. Это — особая одежда, которую носят евреи.

— Но мы евреи, а такого не носим.

— Да.

И что тут сказать? Потому что мы плохие евреи?

Я отделалась фразой, которую любила повторять воспитательница из реформистского еврейского детского сада, куда ходила Руби:

— Все по-разному выражают свою веру.

— Мы празднуем Рождество.

— Ну, не совсем. Рождество мы празднуем не потому, что мы евреи, а, скорее, потому, что мы христиане. Или что-то вроде того. Смотри, какая собачка!

Хорошо, что трехлетние дети, как правило, еще не понимают, когда их матери отчаянно стараются перевести разговор на другую тему. Руби и Исаак — дети от смешанного брака, и хотя сейчас такие браки — обычное дело, время от времени это приводит к таким вот неразрешимым вопросам. Моего мужа Питера можно с некоторой долей сомнения назвать протестантом и, определенно, не слишком религиозным. Более всего он склонен верить в Санта-Клауса и Рождественского Кролика. Да и моя приверженность иудаизму, который главным образом ассоциируется с Вуди Алленом[7]и комплексом вины из-за любви к бекону, ненамного выше.