Читать книгу - "Возмездие - Фридрих Незнанский"

22 ноября 1997 года

Сережа, Сереженька, Серый, Серенький мой! Любимый мой, солнышко мое...

Вот и все. Все кончилось. Все хорошее, все счастливое в моей жизни закончилось сегодня на Северном кладбище. Наверное, это сумасшествие, но я не верила, что тебя больше нет. Не верила, когда Софья Петровна сказала, что ничего нельзя было сделать. Она говорила, говорила, гладила меня по руке, я вроде слышала ее слова: обширный инфаркт, острая недостаточность, мерцательная аритмия... Слышала — и ничего не понимала. Какая недостаточность? Недостаточность — это когда тебя нет рядом со мной. Почему острая ? Ты был в реанимации восемь суток. Какая же она «острая» ? Это я плохо молилась. Я не умею, и никто нас не учил. Господи, ну я же не виновата, что меня не учили верить, ну почему ты не помог мне?! Я ведь каждое утро ходила в церковь всю эту неделю! Сначала в церковь, потом в больницу. И ничего нельзя было сделать... Но ведь делали же раньше! Софья Петровна справлялась же с твоими приступами! И говорила, что ты должен жить долго, чтобы поднять детей и увидеть внуков. И ничего не смогла сделать... Как же она не смогла? Она такой хороший врач. Папу столько лет тянула, а ведь у него был целый букет патологий. Помнишь, как она нам говорила: «Берегите папу, у него пышный букет патологий». Она говорила так, будто ты его сын, а не зять. И ты действительно был ему как сын, он любил тебя так же, как Севку. Господи, о чем я? Папы уже два года нет. И сегодня тебя положили рядом с ним...

А мы остались без вас. И наши мальчики остались без тебя. Я не помню, кто сказал им, что ты умер. Не я... Наверное, это малодушие, но я не смогла. Как я могла объяснить им, что тебя больше нет, когда сама в это не верила ? До сегодняшнего дня, до того момента, когда увидела гроб. Знаешь, когда я увидела тебя там, внутри, — это был не ты. Неподвижное тело в твоем костюме. И когда я увидела это тело, сердце мое оборвалось и упало, упало куда-то вниз, в пропасть. И я коснулась твоего лба, такого холодного, такого уже не моего, такого нестерпимо мертвого... Я сама помертвела, правда. И не плакала, потому что мертвые не плачут.

И мальчики держались молодцом. Они тоже не плакали. Правда, я с ними почти не разговаривала все эти дни. Мне казалось, что я должна всеми мыслями быть рядом с тобой, помогать тебе выжить и ни на что не отвлекаться, даже на детей.

Митя сидел все эти дни в своей комнате. Оттуда слышалась какая-то музыка. Я не знаю, что за музыка... А Сашенька все рисовал что-то. Он все рисовал, рисовал. Мама их кормила, провожала в школу, встречала после школы. А я ничего не могла. Только ездить в церковь и к тебе в больницу. И стоять перед дверью реанимации и ждать, когда выйдет дежурный врач и скажет... Каждый день одно и то же: состояние крайней тяжести. И потом бежать на отделение к Софье Петровне и слышать от нее те же слова. Правда, она призывала надеяться на лучшее...

Похороны были хорошие. Я все постаралась сделать так, чтобы тебе не было стыдно. И гроб мы выбрали красивый, дорогой. И отпевание было, хоть Господь и не помог нам... Наверное, он пожалел тебя, а не нас. Это ведь мы тебя заездили. Три работы, пять лет без отпуска. Это я во всем виновата. Нужно было жалеть тебя, беречь тебя, а я все о мальчиках... Митеньке нужен компьютер, Сашеньке нужен английский... И обоим — усиленное питание. А на поминках, когда твои сослуживцы выпили и расслабились, я слышала, как одна женщина сказала, что мы тебя съели. И добавила, что вот, мол, жена слезинки не уронила... не любила...