Читать книгу - "Табу на нежные чувства - Марина Серова"

— Ты прослушивал ее?

— Нет, а что?

— Вот. — Я протянула ему маленькую аудиокассету, на ней был записан голос неизвестного, который мучил журналиста поздними звонками с угрозами. — Проверь, может, этот неизвестный и аноним, который видел Крапивина на месте преступления, один и тот же человек?

— Хорошая идея.

Константин уехал, настоятельно порекомендовав нам с Крапивиным оставаться в квартире и не показывать носа на улицу, пока он не разберется, что к чему. Но не в моих правилах было сидеть на одном месте и ждать, я собиралась действовать, и Эдуард Петрович активно поддерживал мое стремление, навязываясь в напарники.

— Мы должны что-то делать, мы должны что-то делать, — твердил он как заведенный. — Евгения Максимовна, не молчите, скажите, что вы собираетесь делать дальше? Кто может так издеваться надо мной? Вы ведь говорили, у вас имеется несколько кандидатур на роль подозреваемых.

— Да, подозреваемых у меня было несколько. Кандидатура Бородина отпала сама по себе.

— Козлов?

— Нет, не думаю, — возразила я. — Козлов целиком и полностью поглощен планами по возобновлению строительства, а Бородин в этом деле был его помощником, человеком, который публично заявит о несправедливости прежних притязаний к бизнесмену Козлову. Журналист Бородин был нужен Козлову. Как бы он ни хотел отомстить вам, если вообще хотел, он не пошел бы на такие крайние меры. Не стал бы рубить сук, на котором сидит.

— Так что же, остается Малявина?

— Малявина? Нет, не думаю. Она не так умна и не так кровожадна. Здесь кто-то другой, со связями, с возможностями. За всем этим стоит человек сильный и могущественный.

— Но кто же это может быть?

— Пока я могу предположить только одно. Отец и сын Смирновы.

— Что? — удивился Крапивин. — Но почему вы так решили? Да, я написал о них статью, разрушил их семейную тайну, но эта история и так получила бы огласку, потому что скрыть подобное сложно. Нечасто сын заказывает убийство собственного отца. И вообще, Смирнов-старший побушевал первое время, но потом остыл, и мы, можно сказать, разошлись полюбовно. Неужели вы думаете, что спустя два года Смирнов захотел отыграться на мне за прежние обиды?

— Смирнов-старший вряд ли. Он и поныне живет и здравствует, а бизнес его расцветает и крепнет. Ваша статья никак не повлияла на его деятельность, так что он вряд ли стал бы воду мутить. А вот его отпрыск, насколько я знаю, был изгнан из отцовского дома.

— Нет, нет, я сомневаюсь, что это кто-то из них, — недоверчиво качал головой Эдуард Петрович. — Моя статья была всего лишь голосом правды. Своего сына Смирнов и без моего вмешательства отлучил от дома, моей вины в этом нет.

— Но есть еще одна версия, которую вы упорно отрицаете. — Я внимательно посмотрела на журналиста и задала вопрос, который уже не раз повторяла: — Над чем вы работаете сейчас?

— Ну вот, вы опять, — поморщился Крапивин. — Я же вам говорю, это никак не связано с происходящими событиями.

— И все-таки, почему вы не хотите говорить об этом? Пусть никак не связано, но мне будет проще действовать, если я буду абсолютно уверена, что работаю не впустую, что самая вероятная версия, которая напрашивается в первую очередь, не имеет подтверждения.

— Ну хорошо, — нехотя согласился журналист. — Я уже недели две не пишу никаких статей, ни скандальных, ни обычных житейских, я просто очень устал и предался любимому занятию — творчеству.

— И что вы творите?

— Вот вы, Евгения Максимовна, когда хотите отдохнуть от работы, что делаете?

— Когда я хочу отдыхать, я отдыхаю.

— Наверное, вы бегаете, ходите в тир, занимаетесь на тренажерах.

— И это тоже, — я улыбнулась догадливости Крапивина.

— Вот и я также. Когда я хочу отдохнуть, делаю то, что умею лучше всего, то, от чего я получаю удовольствие. Когда я хочу отдохнуть от работы, я работаю.

— А можно поточнее? — Мне надоело слушать эти философские размышления журналиста.

— Когда я хочу отдохнуть от работы, я пишу. Пишу мемуары, — на полтона ниже сказал Эдуард Петрович, как будто он стыдился своего увлечения.

— Что?

— Ну, мемуары. Я пишу о себе, о своей жизни, о близких мне людях. Я понимаю, читателей у меня будет немного. Кому интересно знать о жизни талантливого журналиста, кроме жены и друзей? — Слова эти прозвучали с явным сомнением, как будто Крапивин спрашивал у меня: «А не думаете ли вы, что это будет увлекательное чтиво?» Я не стала отвечать на его молчаливый вопрос, и он продолжил: — Мне нравится писать о себе, я отдыхаю, когда с головой окунаюсь в свое прошлое, радужное и счастливое прошлое. — Он закатил глаза от удовольствия и улыбнулся.

— А кто-нибудь знает о ваших мемуарах?

— Марусенька.

— А еще кто?

— Теперь еще и вы. — Он снова погрустнел. — Только прошу вас, никому не говорите об этом. Мои мемуары — это как дневник, очень личный. И я опасаюсь, что посторонние люди захотят проникнуть в глубину моих воспоминаний. Пока я не закончил самую главную работу своей жизни, свою книгу, об этом не нужно никому знать. — И снова чувство гордости за себя и за свой талант накрыло Эдуарда Петровича. — Могу я на вас рассчитывать?

— От меня об этом не узнает никто, — заверила я журналиста, и он успокоился.