Читать книгу - "Шаги во тьме - Александр Михайлович Пензенский"

на нос, что-то черкнул золотым карандашиком в блокноте.

– Надеюсь, что вам виднее, Петр Леонидович, – отозвался с кушетки Свиридов.

Когда после выписки из клиники и в начале их еженедельных сеансов доктор уложил его на кушетку вместо разговора лицом к лицу, Александр Павлович, все еще часто называвший себя Пациентом (не вслух, конечно, исключительно мысленно), очень сильно удивился. Но профессор сослался на новейшую методику какого-то австрийского мозгоправа (фамилию Свиридов не запомнил) и своего подопечного уговорил. И оказалось, прав тот австриец – общалось так не в пример легче. Особенно на темы интимные, вроде чувств к супруге товарища. Как будто сам с собой разговариваешь.

Вот и сегодня он, поначалу все-таки смущаясь, рассказал о вчерашнем вечере.

К огромному его удивлению, неловкое приглашение было принято. Причем Анастасия Антоновна даже не стала дожидаться реакции матушки, а просто взяла Свиридова под руку и бросила через плечо:

– Александр Павлович меня проводит. Не ждите меня, мама, ложитесь. – И, опять не дожидаясь ответа, потянула своего опешившего кавалера.

Дальше удивления лишь множились. Во-первых, категорически воспротивилась, когда Александр Павлович сунулся было в кассу оплачивать ее входной билет:

– Я, к вашему сведению, имею собственные средства, честно заработанные!

Затем скривила пухлые губки, когда Свиридов открыл перед ней дверь:

– Спасибо, но уж поверьте, я и сама бы справилась.

И правда, справилась – к ручке двери в кинозал Александр Павлович даже не стал тянуться.

Внимательно и серьезно следила за историей Лизы Муромской и Алексея Берестова, а после финальной сцены резюмировала:

– Сразу видно, что режиссер – мужчина. Женщина такого бы не насочиняла.

– Так это же Пушкин насочинял, – робко заметил Александр Павлович, на что тут же и получил:

– А Пушкин ваш что, не мужчина?

И после, уже на улице, вовсе заявила:

– Я там, у лавки, маменьке пообещала, что вы меня до дому проводите, чтобы она не беспокоилась и не причитала. Так вот, я вас не принуждаю, сама вполне способна добраться.

– Так ведь ночь… Опасно, – уже устав удивляться, пробормотал Свиридов.

– Не извольте беспокоиться, я все-таки офицерская дочь. – И приоткрыла вязаную сумочку. Внутри блеснул костяной ручкой двуствольный «дерринджер».

– А если их будет трое? – Еле сдержал улыбку Александр Павлович и решительно сказал: – Простите, Анастасия Антоновна, я хоть и мужчина, но свои понятия о чести и обязанностях тоже имею. Поэтому если не ради вашей безопасности, то хотя бы ради моего собственного спокойствия позвольте все-таки сопроводить вас до вашего крыльца. Считайте, что это проявление мужского эгоизма. А то еще подстрелите кого-нибудь, а мне потом расследуй.

Анастасия впервые за вечер улыбнулась – и выяснилось (тут уж вполне ожидаемо и безо всякого удивления), что улыбка у нее совершенно прелестная. И даже оперлась на предложенную руку, поднимаясь в пролетку.

– Вы понимаете, доктор… – Свиридов сел на кушетке. – Она ведь совершенно не похожа на Зину… на Зинаиду Ильиничну. Но я всю ночь не спал. Все думал, вспоминал. Стыдно признаться, но даже сравнивал. Они будто с разных планет. У них даже духи разные: Зина любит пармскую фиалку, а Анастасия – ландыш. Что там ваш психоанализ про такое говорит?

Профессор отозвался из кресла:

– Есть предположение – и я его разделяю, – что все личностные особенности родом из детства. Насколько я могу судить о Зинаиде Ильиничне, ей свойственно некоторое беспокойство по поводу своего матримониального статуса, и причина тут явно в старом конфликте с родителями. А ваша новая знакомая рано лишилась отцовской опеки, вот и развивает в себе самостоятельность и независимость. Хотя, конечно, трудно делать выводы о ней только лишь с ваших слов. Вот если бы побеседовать с ней самой да с матушкой…

– Ну вот матушка-то – самая заурядная особа. У нее из родни только дочь да кенар. Черт! – Свиридов вскочил на ноги, уставился на Привродского горящими глазами: – Вы гений, Петр Леонидович! И метод этот ваш с разговорами лежа – это просто нечто! Как я мог это упустить! Кенар!

Рука профессора невольно дернулась в сторону звонка, которым он оборудовал помещение, чтобы вызывать санитаров в случае опасной активности собеседников.

– Успокойтесь, уважаемый. Что за кенар? Что вы так всполошились?

– Вы не понимаете! – продолжал дрожащим от волнения голосом Свиридов. – Кенар! Он молчал! Молчал! – Он схватил руку доктора, пожал и выбежал из кабинета.

Профессор задумчиво посмотрел на хлопнувшую створку, поправил скособочившееся пенсне и пробормотал:

– Ох, рано я тебя, милый мой, к людям выпустил. Видит бог, рано.

* * *

Пожалуй, прохожие, попадавшиеся на пути Александру Павловичу Свиридову, готовы были разделить мнение профессора Привродского. Потому как, выскочив из ворот больницы, бывший ее пациент повел себя совершенно сообразно тем, кто пока еще пребывал в ее стенах за запертыми дверьми. Он огляделся по сторонам горящими глазами, ругнулся, наверное, не увидев того, что искал, сорвал шляпу, взъерошил безукоризненную до этого мгновения прическу, снова нахлобучил головной убор и побежал в сторону Матисова моста. За ним, уже почти что на углу Английского проспекта, наконец высмотрел «лихача», буквально запрыгнул в коляску и хлопнул возницу по спине:

– Гостиный двор! Рубль на чай!

У цветочной лавки соскочил, не дожидаясь, пока экипаж остановится, рванул дверь. Кенар залился.

– Цезарь! Цыц! – отозвалась хозяйка. – День добрый, Александр Павлович. Да что это с вами? Случилось что-то? С Настей?

На пол посыпались не до конца обрезанные розы.

– Почему с Настей? При чем тут?.. Нет, с ней все в порядке, – смутился Свиридов, но тут же раздраженно мотнул головой. – Не уводите в сторону! Я к вам.

Савельева облегченно вздохнула, наклонилась за цветами.

– Что за отношения вас связывают с Лейбом Ицхаковичем Шейманом?

– Что? – Тяжелые бутоны снова застучали по полу. – С Львом?.. Господи, откуда?..

Свиридов вернулся к двери, задвинул щеколду и развернул табличку словом «Закрыто» к улице.

– Мне следовало бы сразу догадаться. По вашему обоюдному смущению там, в ювелирном магазине. И уж точно все должно было стать понятно, когда на него не отреагировал ваш цербер. Точнее, Цезарь. Вы же сами мне сказали, что он у вас вместо собаки. А на него даже не пискнул. Значит, бывает здесь часто. А с чего бы ему тут ошиваться? Да и вчера вечером тоже заходил. Простите, но я видел. И как отец его к вам после заявился. Просил за сына? Отпустить или наоборот? Наверное, отпустить. Уж больно он суров в своем еврействе. Можно было бы предположить, что молодой Шейман захаживал к Анастасии Антоновне. Но сказанные ею в тот же вечер слова про ваших ухажеров эту версию опровергают. Ну что, расскажете? Или мне продолжать