Читать книгу - "Полужизни - Софи Ханна"

Эйден встал и перехватил мой восторженный взгляд.

– Говорю же, я самый лучший! – Он подошел ближе и стал показывать: – Вот эта, с рифлением по углам, в стиле Палладио, сделана в стиле греческого храма, а эта – совсем другая. Видите овы?{Орнамент, имеющий вид птичьих яиц, помещенных одно возле другого и образующих горизонтальную полосу.}

– Почему они пустые? Почему вы ничего в них не вставили?

– Это коллекционные рамы. И они не пустые – в них черный картон. Это как неоконченная фраза, художник хочет, чтобы вы задумались. – Он расхохотался. – Я вас разыгрываю! Это просто черный картон!

Не люблю, когда меня разыгрывают. Эйден вдоволь похохотал, но почему рамы пустуют, не объяснил. Если честно, меня это мало волновало. Все мысли были о бутерброде с сыром и апельсиновом соке. От голода ни о чем другом я думать не могла, а еще я боялась, что у меня пахнет изо рта. Неужели я даже зубы не почистила? Впрочем, если перекушу, можно будет не беспокоиться.

В маленькой квартирке Эйдена я вдруг остро почувствовала, как опустилась за последние два месяца. Почему так получилось? Что со мной? Почему я такая слабая?

– О чем вы думаете? – спросил Эйден, отрезая сыр заляпанным краской макетным ножом.

– Ни о чем!

– О чем-то же думаете.

Раз Эйден не ответил на мой вопрос о рамах, я тоже отвечать не обязана, и он прекрасно это понимал.

Эйден сделал мне бутерброд, налил сок, и я, сев по-турецки на пол, принялась за еду. Все было потрясающе вкусно.

– Хотите еще? – предложил Эйден, глядя, как я с волчьим аппетитом вгрызаюсь в бутерброд.

Я кивнула.

– Не расскажете, почему ушли от Хансарда?

– Тут и рассказывать нечего. Художница принесла картину, которую хотела вставить в раму. Я спросила, нельзя ли купить эту картину, но художница ответила, что нет, картина не продается. Тогда я спросила про другие картины, и она сказала, что вообще не продает свои работы.

– Что за безумие?! – воскликнул Эйден. Он стоял ко мне спиной и рылся в холодильнике. – Художник принципиально не продает свои работы? В жизни не слышал ничего подобного!

«Безумие? – содрогнувшись, подумала я. – А завесить стены пустыми рамами не безумие?»

– А дальше? – полюбопытствовал Эйден.

– Художница заявила, что я к ней пристаю. – Я глотнула сок, надеясь, что он сменит тему.

– Обычная служебная неприятность, – отметил Эйден. – Та к почему вы ушли? Хансард ведь принял вашу сторону?

Судя по тону, наверняка Эйден не знал. Выходит, Сол ему не рассказал?

– Останься я в галерее, пришлось бы встречаться с той женщиной снова и снова, – пояснила я. – Она регулярно в галерее появляется.

Эйден вручил мне второй бутерброд. На хлебном мякише отпечатались следы его пальцев.

– Нужно быть сильнее, – сказал Эйден, в упор глядя на меня. – Я не позволю вам уволиться из-за каприза взбалмошной тетки!

Не желая отвечать, я сосредоточилась на бутерброде.

– Вы ведь о чем-то умолчали, да? – не унимался Эйден.

Я кивнула.

Что мелькнуло в его глазах – страх или настороженность?

– Вы очень похожи на меня, я сразу это понял, поэтому и набросился на вас. – Эйден положил мне руку на плечо. – Все в порядке, больше спрашивать не буду, – пообещал он и взглянул на пустые рамы, словно заключая с ними безмолвный договор.

Когда Эйден повернулся ко мне, я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Обсудив основные вопросы, мы оба расслабились и говорили уже на устраивающие обоих темы – о рамах и искусстве в целом. Я еще бутерброд не доела, а Эйден уже начал рассказывать о своем ремесле все, что знал сам и считал нужным сообщить мне. В первую очередь я узнала о том, что все типы и модели рам позаимствованы из архитектуры. Из-под стопки черных футболок и вытертых джинсов Эйден достал старые потрепанные книги, показал мне фотографии табернаклей, коробчатых рам, рам для картин с иллюзией объема. Он обругал багетчиков вроде Сола, которые не знакомы с историей рам и не читают специальную литературу, досталось и составителям художественных альбомов – за репродукции необрамленных, «висящих в пустоте» картин, словно рама не часть произведения искусства.

Меня изумили его гнев и страстное желание сделать мой мозг копией своего, начинив той же информацией. Впрочем, копии бы все равно не получилось: кое о чем Эйден умолчал. Ни тогда, ни позже он не обмолвился о том, почему украсил стены пустыми рамами, а я так и не объяснила толком, почему ушла из Галереи Спиллинга. Эйдену я выдала сильно упрощенную версию, хотя все получилось не совсем так. Едва увидев ту картину, я поняла, что она должна быть моей, и я отчаянно убеждала художницу ее продать, надоедала, приставала до тех пор, пока та не вспылила.

Виновата я. Снова виновата я...

Разумеется, я не сказала Эйдену главное. Не сказала, потому что узнала это лишь несколько месяцев спустя. Художницу звали Мэри Трелиз.