Читать книгу - "Наследство последнего императора - Николай Волынский"

Алексей от души расхохотался.

– Вот так и мы все смеялись! – улыбнулся Николай. – Решили, что его родители сошли с ума.

– Ну, орать в поле, – это я понял, – сказал Алексей. – Оратай – пахарь, это мне Петр Васильевич говорил. А «полы пахать»? Что это?

– Мыть. Мыть полы. – И добавил – с той обстоятельностью, которую всегда при объяснениях требовал Алексей. – То есть, получается, отец с матерью с утра до вечера трудились в поле, пахали… Отец, верно, шел с сохой, а, может, если побогаче был, то с плугом, а жена, мать детей, направляла лошадь, ведя в поводу. А детям приказали вымыть избу.

– Не всю избу, а полы в избе, – уточнил сын. Он любил точность во всем. – Чудно все-таки. Почему не пользоваться понятными для всех словами?

Николай пожал плечами.

– Мне блаженной памяти воспитатель мой Константин Петрович Победоносцев как-то пытался разъяснить этот феномен. Он и лингвистикой интересовался и мне свой интерес отчасти привил. Диалекты, всякие местные слова и словечки, непонятные выражения внутри одного и того же народа возникают потому, что население в большей своей части не имеет доступа к правильному литературному языку. И возникают, имея место, совершенно невообразимые курьезы! Представь себе, в Орловской губернии есть деревня, даже не деревня, а село – большое довольно, но разделенное надвое рекой Окой. И что наблюдается: на одном берегу жители говорят «чапля, чыпленок», вместо цапли и цыпленка, то есть «чокают», а на другом – «цокают»: говорят – «цайник», «цисто», то есть вместо «ц» – «ч»!..[157]

Алексей засмеялся.

– Наоборот! Смешно!

– Ну да, верно, наоборот, – подтвердил Николай. – А по России еще больше можно наблюдать таких диалектов. Я уж не говорю про малоросский диалект. В прошлом году мне довелось прочитать в «Современнике», что нашлись в Малороссии деятели, именующие себя профессорами… Сейчас вспомню шельмеца… – Николай потер виски. – Это у Чехова есть лошадиная фамилия, а у этого – голова садовая… Вспомнил: Грушевский! Да, Грушевский. Он сейчас какой-то еще политический воротила в той части России, которая, я надеюсь, только временно, отошла немцам…

– И что голова садовая? – вернул его к теме Алексей.

– «Голова Грушевская» заявила, даже не соображая, видимо, что говорит, что «малороссийская мова» – тамошний диалект русского языка – есть совершенно самостоятельный язык! Можешь себе представить?

– Могу, – подтвердил Алексей. – Но зачем-то это ему стало нужно!

– Да! Совершенно верно! «Стало нужно»! Нужно, чтобы утверждать далее, будто малороссы – какой-то другой, самостоятельный народ!

– И неужели у этого идиота нашлись слушатели?

– И немало! – заявил Николай. – И не просто слушатели, а единомышленники. Им сие понадобилось, чтобы оторвать на таком якобы «научном» основании, от России целый кусок и назвать его отдельным «государством Украиной»!

– Это не профессор, – твердо заявил Алексей. – Это государственный преступник.

– Ты абсолютно прав, – согласился Николай. – Ведь грамотному человеку достаточно посмотреть на словарный состав «мовы», и он легко убедится, что в ней огромное количество польских слов. Еще больше – чисто немецких. В грамматике – конструкции, просто списанные с грамматики немецкой. Мне в свое время оказалось достаточно таких аргументов, чтобы осознать и принять правоту Константина Петровича. Хотя я его спрашивал: «Как же «мову» можно считать диалектом, если есть поэты и писатели, которые ею пользуются и сочиняют на ней?» На что он мне отвечал: «Есть люди – целые категории людей, пользующиеся языком преступников – воров и бандитов, офеньским языком. Даже стихи и песни сочиняют на нем. Но мы их не считаем отдельным народом. В Германии есть швабы и есть баварцы – они вообще друг друга не понимают, когда говорят на своих диалектах. Но это один народ – немцы. У нас, в Великороссии есть брянский диалект, непонятный рязанцу. Но мы же не считаем тех же рязанцев «отдельным» народом! Что же касается малороссов, то они почти два века были под польским владычеством, и паны вместе с немцами и сочинили им «мову», и внедрили ее в наш единокровный народ, живший на Украйне – на краю России. И потом всегда находились мерзавцы, которые на этом основании пытались разорвать единое тело нашего государства, разделить и разорвать единый народ.

Прошумел ветер, мелкие капли залетели под навес. Николай поправил плед на плечах сына.

– И все-таки не верится: неужели это так важно? – в раздумье спросил Алексей. – Копаться в каких-то мелких словечках, диалектах. Это имеет такое большое значение для державы?

– Огромное! Огромное значение! – заявил Николай с глубокой убежденностью. – Я же только что привел тебе пример. Константин Петрович…

– Да, папа, извини: я потеряю мысль, – перебил его Алексей. – Но ведь он говорил и о том, что необходимо дать народу одинаково свободный доступ к литературному языку. То есть, я так понимаю, дать народу повсеместно грамоту. Чтобы все, даже те, кто «чокает» и «цокает», могли свободно читать и Пушкина, и Чехова. Грамотно читать и писать. Ведь грамота – великое благо! Так? И общий правильный язык – средство объединения всего народа? Верно?

– Нет, – возразил Николай. – Так он не говорил. Грамота, а за ней и наука, конечно, сами по себе – большое благо. Но Константин Петрович, считал, что не следует делать народ грамотным. Во всяком случае, нельзя торопиться.

Алексей удивился.

– Почему же? Не понимаю.

– Тут понять нетрудно, – проговорил Николай. – Победоносцев был убежден, что грамотный народ опасен для власти, для самодержавия.

– Вот так-так! – еще больше удивился Алексей. – Как же может грамотный народ быть опаснее неграмотного? Поставь к современной пушке грамотного солдата и неграмотного. От кого больше опасности?

– Ну, если бы речь шла об одном-двух солдатах… – согласился Николай. – Или даже о тысяче – тут ты прав. Неграмотный солдат всегда хуже, а, может быть, и опаснее. Но весь народ… Грамотный народ не будет терпеть над собой малограмотное или неумное правительство. Да и вообще никакого правителя терпеть не будет. Ему захочется больше, нежели ходить за сохой, потом за бороной, потом молотить, веять, снова сеять и постоянно думать о податях и недоимках и бояться пуще Змея Горыныча исправника или урядника… Потому желательно держать его в темноте. Дабы в темноте корона и скипетр сияли для него ярче.

– Не прав был Константин Петрович, – неожиданно возразил Алексей. – Мне Петр Васильевич говорил другое: если ученье – свет, то тягу человека к свету удержать или уничтожить невозможно. И приходит время для любого народа, когда он не пожелает больше жить в темноте. А что ты сам по этому поводу думаешь?

– Я не знаю, – честно признался сыну Николай. – Вернее, поначалу мне казалось, что Победоносцев прав. И что мой отец, твой дедушка император Александр III правильно сделал, что запретил подлому народу – то есть из простых сословий учиться в университетах. Реальное или коммерческое училище – вот предел для русского человека, для кухаркиных детей. Зачем им Гегель или Адам Смит или даже Карамзин? А потом уже не было у меня возможности подумать об этом обстоятельно. И, наверное, – совсем тихо и с глубоко затаенным чувством вины произнес он, – это тоже одна из причин того, что мы с тобой находимся здесь.