Читать книгу - "Алая карта - Буало-Нарсежак"

Эту — главную! — сторону дела я пока не обдумал. Муж Люсиль — судья. Скольких обвиняемых он допросил за годы службы? Этот человек недоверчив в силу профессиональной привычки. Бедная женщина вынуждена улыбаться, притворяться и быть всегда настороже. Ужасная жизнь! Внезапно я понял, что столкнулся с серьезной нестыковкой. «Несчастный случай» с Жонкьером произошел около десяти-одиннадцати вечера. Но Люсиль в это время читала мужу «Когда Китай проснется» и не смогла бы выйти. Интересно, принимает ли Его честь снотворное? Завтра утром расспрошу Клеманс.

10.00.

Разговор с Клеманс меня успокоил. Запишу вкратце полученные от нее сведения. Квартира Рувров состоит из трех помещений: спальни, гостиной-кабинета-жилой комнаты и маленькой кухоньки — плюс, естественно, ванная и туалет. Председатель ночует в спальне, один, на очень широкой кровати. У него бывают сильные боли, в том числе по ночам, и он не хочет, чтобы кто-то был рядом в такие моменты. Его жена спит на раскладном диване в соседней комнате.

— Он пьет какое-нибудь снотворное?

— Да, и лошадиными дозами, но поди с ним поспорь!

— И в котором же часу судья засыпает?

— Точно не скажу, но, думаю, довольно рано. А почему вы спрашиваете?

— Я тоже страдаю бессонницей — вы это знаете; вот и решил поинтересоваться товарищами по несчастью — вдруг кому-то удалось «приручить» сон.

Итак, все поддается простому объяснению. Когда председатель засыпает, Люсиль может закрыть дверь в свою комнату и делать что хочет, например пойти в кино или прогуляться. Пользоваться центральным входом необязательно, на улицу легко попасть через задний дворик. Мы могли бы встречаться вне стен «Гибискуса».

Я шучу. Предаюсь время от времени фривольным мыслям, примеряя на себя разные роли, чтобы потешить воображение. Ничего другого мне не остается!

Вильбер сегодня к ужину не вышел: видимо, опять разыгралась язва. Мы с Люсиль чувствуем некоторое смущение — так, словно осмелились назначить друг другу свидание на глазах у изумленной публики — и сначала обмениваемся банальными репликами: «Как здоровье мсье Рувра?» — «Как ваш ишиас?» Я говорю о своей болезни с нарочитой небрежностью, чтобы Люсиль не записала меня в категорию немощных старцев. Потом каким-то непонятным образом разговор заходит о библиотеке «Гибискуса».

— Вы были правы, богатой ее не назовешь, — говорит Люсиль.

— Нам необходим человек, готовый серьезно взяться за дело. Здешние обитатели практически не читают. Я было предложил свои услуги, но быстро отступился — по лени и из эгоизма.

— Не верю, вы не похожи на эгоиста.

— Поверите, когда узнаете меня поближе.

Ну вот, я ступил на опасную тропу — говорю глупости, пошлые комплименты…

— А что, если за дело серьезно возьмусь я? — вдруг спросила мадам Рувр.

— Вы?

— Почему нет? Всю работу я, возможно, сделать не успею, но каталог составлять начну.

— Как отнесется к этой идее ваш муж?

— О, я совершенно уверена, что он не станет возражать, если я буду посвящать работе час в день. После обеда мой муж почти всегда дремлет, так что… А вы бы не согласились помочь мне? Для работы над каталогом нужны двое — один сортирует книги, другой их переписывает. Мне так хочется сделать что-нибудь полезное! Составив каталог, мы будем иметь все основания просить, так сказать, субвенцию. У здешних обитателей есть средства, они будут не против пожертвовать немного денег на благое дело.

Я колеблюсь. Когда человек так долго бездельничает, ему нелегко — даже на мгновение — отвлечься от умствований и предпринять что-нибудь реальное. Кроме того, мне заведомо известно, какие книги будут востребованы постояльцами «Гибискуса», и я не думаю, что на этих авторов стоит тратить силы. Люсиль ждет ответа, и я вдруг пугаюсь — что, если и ее вкусы покажутся мне подобными? — но трусливо соглашаюсь. Мы оживленно обсуждаем наш проект, и я с удивлением обнаруживаю в ней организаторские способности. Я — человек другого поколения, и меня всегда изумляют решительные, способные предложить четкий план женщины.

— Вижу, вы все обдумали.

— Не люблю импровизаций, — категорично заявляет она.

Ее безапелляционность мне не нравится, хотя объяснить это непросто. Я делю всех женщин на два типа: один — женщина-«пища», другой — женщина-«соперница». Арлетт была из первых, из тех, которыми обладаешь, берешь не только их тело, но и их душу. Я наслаждался манерой поведения Арлетт, тем, как она говорила, смеялась, гневалась. Мне никогда не пришло бы в голову поинтересоваться ее мнением — ни по какому вопросу! — я не сомневался, что она всегда и во всем со мной согласна. Женщины-«соперницы» наделены твердой волей, они инициативны и умеют строить планы.

Итак, проект библиотеки. Зачем «Гибискусу» библиотека? Фраза «я не люблю импровизаций» леденит кровь. Получается, что тем вечером, на террасе… К какой категории отнести Люсиль? От женщины-«пищи» в ней до сих пор сохранилась внешняя привлекательность: изящный профиль — хотя щеки слегка увяли, как осеннее яблоко, красивые волосы — о да, крашеные (седина у корней выдает это). Ее грудь еще не обвисла, руки — они первыми выдают возраст женщины — не выглядят старыми, походка способна взволновать мужчину. Но манера говорить, взгляд — я назвал бы это «психической составляющей» — выдают глубинную энергию и спокойную уверенность в себе. Я хочу узнать истинную суть Люсиль, понять, за что она могла убить бывшего мужа. С одной стороны, подобная жестокость не в ее духе, с другой — в этом нет ничего невозможного. Меня терзают сомнения, и я пока не знаю, как их прогнать.

Мы обречены жить бок о бок друг с другом, и я всякий раз при встрече с Люсиль невольно задаюсь вопросом: «Так что же произошло тогда на террасе?» Ответить на него я смогу одним-единственным способом: стать другом Люсиль, «приручить» ее, постаравшись не обжечь собственное сердце. Не стоит приуменьшать опасность. Разговоры с ней уже волнуют меня сильнее, чем следовало бы. Я внимаю ее словам, впитываю их, как пески пустыни дождь. Огонь, вода… Несвойственные мне мыслеобразы выдают обуревающее душу смятение, чем я безмерно встревожен.

Решено! Мы постараемся «снять с мели» библиотеку. Я сообщу о нашем намерении мадемуазель де Сен-Мемен.

Пустой день. У меня еще остались друзья. Немного. Несколько человек. Они мне пишут. Это трогательно и одновременно печально: нам больше не о чем говорить. Жизнь отполировала нас, как гальку, сгладив шероховатости и острые углы, помогавшие нам взаимодействовать. Я отвечаю на письма. Мой ишиас и их диабет — неисчерпаемая тема для обсуждений. Я «держу фасон» — не признаю́сь, что несчастлив. Они знают, что это неправда. Я знаю, что они знают. Эта ложь, часть привычных условностей, помогает им выживать.

С пяти до шести я гуляю вдоль моря. Туристов становится все больше. Я уныло бреду по песку, тоскуя от безделья. У меня слишком много свободного времени. Иногда хожу в кино, хотя современные фильмы, стремящиеся эпатировать публику, навевают на меня скуку. Чем себя занять? Сесть за столик в кафе, наблюдать за прохожими? Нет. Я должен сохранить ясность мыслей. Время от времени я посещаю художественные вернисажи, конечно, если там выставлены не абстрактные картины. В молодости я писал неплохие акварели. В акварелях всегда присутствует мечтательность. Присутствовала… Современные художники предпочитают яркие, «наглые» цвета — так проще пустить пыль в глаза зрителю.