Читать книгу - "Агентство "Золотая пуля"-3. Дело о вдове нефтяного магната - Андрей Константинов"

— На презентациях не пьешь только ты, — заметила я. — Что до сотрудников «Зелени», то гибель любого журналиста всегда пытаются преподнести как убийство борца за правое дело. Пойми, Глеб, я хорошо знала Ольгу. Она могла быть какой угодно — бесшабашной, веселой, язвительной: Могла выпить столько, что тебе и не снилось, сплясать канкан на столе, выкинуть любой финт. Единственное, чего она категорически не могла, так это быть борцом против коррупции в биологической науке.

Мой вдохновенный монолог, конечно же, не убедил Спозаранника, который с маниакальным упорством отстаивал версию убийства. Согласились на том, что завтра я снова поеду в заповедник и поговорю с организаторами презентации. Выйдя от Глеба, я схватилась за сигарету, но после первой затяжки почувствовала, что курение не только не доставляет мне привычного удовольствия, но напротив — вызывает отвращение.

— Валентина, ты плохо выглядишь, — сказала Агеева, когда я вошла в нашу комнату.

— Устала, как собака, — пожаловалась я. — Да еще мутит целый день.

— Меньше надо беляши в буфете лопать, — резонно заметила Марина Борисовна. — Выпей вон лучше кофе, я только что заварила, и собирайся, пора идти.

— Куда идти? — спросила я, думая о том, что кофе мне почему-то тоже не хочется. Не иначе, как меня сразила неведомая болезнь.

— Ты что, забыла о сегодняшнем празднике? — возмутилась Агеева.

Тот факт, что «Золотая пуля» отмечает сегодня свой очередной день рождения, действительно вылетел из моей головы.

— Я не пойду, сил нет, да и настроение совсем не праздничное.

— Не выдумывай, пожалуйста, — сказала Марина Борисовна, — тебе надо развеяться, а то совсем захиреешь в ожидании Скрипки.

Она закрутилась перед зеркалом, оглаживая длинное черное платье, и, глядя на нее, я подумала, что лучшим лекарством от любви является другая любовь.

* * *

В маленьком кафе было шумно и весело. Звучали здравицы в честь «Золотой пули», хлопали пробки шампанского. Приглашенные на праздник актеры создавали забавную неразбериху, где реальные люди путались с вымышленными персонажами, и все это тонуло в оглушительном хохоте.

— Куницына, иди к нам, — кричала Ася Барчик, которая сидела рядом с Завгородней, — выпьем за успех нашего предприятия.

Видеть их вместе было странно, наверное, одна красавица — хорошо, а две рядом — это уже много. Я поискала глазами Агееву. В толпе любителей пения она стояла у караоке и отчаянно фальшивила в микрофон: «Я отдала тебе, Америка-разлучница, того, кого люблю». Стоявший рядом с ней Гвичия всем своим видом показывал, что готов заменить Марине Борисовне не только американцев, но и всех прочих иностранцев взятых вместе.

— Зурабчик, посмотри, как я похудела, — жаловалась она. — Ничего от бедной девушки не осталось.

— Асталось, очень асталось, — с придыханием говорил Гвичия, смыкая руки на ее тонкой талии.

Они пошли танцевать, и в объятиях грузинского князя Марина Борисовна забыла своего неверного Марка. Понаблюдав за ними некоторое время, я почему-то вспомнила стихи Хлои: «…только эта радость для чужого глаза, только этот голос слишком преднамерен, я сама не знаю, где себе поверить». Мне было грустно, и, чувствуя себя больной и усталой, я пошла домой.

Сашка сидела на кухне, уткнувшись в учебник по хирургии.

— Ужин на плите, — буркнула она.

— Не хочется, — сказала я и достала из холодильника пакет молока.

Зная, что обыкновенно я не страдаю отсутствием аппетита, сестра покосилась на меня и спросила:

— Что-то случилось?

Благоразумно умолчав об утрате очередного кошелька, я рассказала ей о Харитоновой и о том, как грохнулась в обморок в оранжерее, и что, наверное, заболела, потому что весь день отвратительно себя чувствую. В глазах сестры вспыхнул профессиональный интерес. Она измерила мне давление и тут же принялась собирать анамнез, задавая идиотские медицинские вопросы. Выслушав симптомы, Сашка полезла на антресоли и извлекла оттуда детский микроскоп, который мать подарила ей в школьные времена.

__ Это еще зачем? — испугалась я, подумав, что сейчас она начнет колоть мой палец.

Мне уже приходилось бывать подопытным кроликом, когда сестрица отрабатывала технику внутривенных вливаний. К счастью, до иглы дело не дошло. На сей раз Сашке потребовалась от меня всего лишь слюна, которую она стала изучать под микроскопом.

— Ну что, Склифосовский, каков диагноз? — ехидно поинтересовалась я.

Сашка оторвалась от окуляра и, внимательно посмотрев на меня, сказала:

— Твоя болезнь называется ранний токсикоз беременности.

— Ты с ума сошла, — выдавила я, когда после минутного шока обрела дар речи.

— Если из нас двоих кто и сумасшедший, так это ты, — обиделась Сашка. — Можешь для верности сходить к гинекологу, но, если учесть объективные симптомы, сомневаться не приходится. Видишь, глыбки?

Я посмотрела в окуляр микроскопа и не увидела там ничего, кроме голубовато-серых разводов.

— И что ты собираешься делать, если мой диагноз подтвердится? — спросила Сашка.

— Рожать, конечно. Пусть у Машки будет братик…

— У которого тоже не будет отца, — продолжила сестра. — Насколько я понимаю, отец ребенка — Скрипка, который жениться на тебе не собирается.

— Ты правильно понимаешь, — сказала я. — Но это ничего не меняет, у меня будет ребенок.

Так закончился этот сумасшедший день.

* * *

Директор заповедника Станислав Петрович Вересов встретил меня с великой симпатией. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, не старше сорока лет, с тонкими чертами лица, тонким запахом дорогого парфюма и светлыми, слегка вьющимися волосами. Его костюм был безукоризненным, манеры — тоже.

— Чем «Пальмира» смогла заинтересовать ваше уважаемое Агентство? — вежливо поинтересовался он и, перехватив мой взгляд, устремленный на крупные гроздья диковинных цветов, пояснил: — Этот сорт орхидей называется фаленопсисы. Они названы так за свое сходство со стайкой летящих бабочек.

Название показалось мне неблагозвучным, никакого сходства с бабочками я не увидела, но Станислав Петрович тут же спросил:

— Вы любите орхидеи?

Сказать по правде, я не люблю орхидей. Мое отношение к ним сформировалось под впечатлением прочитанного в детстве рассказа Уэллса «Цветение странной орхидеи». С тех пор эти причудливые цветы вызывают во мне неприятное чувство. Но Вересов уже забыл о своем вопросе и заговорил о том, сколько новых открытий сулит научная орхидология. В течение нескольких минут мне пришлось слушать его вдохновенный рассказ о количестве тычинок в орхидных, успехах гибридизации и прочем, пока, наконец, воспользовавшись возникшей паузой, я не смогла объяснить Вересову цель своего визита.