Читать книгу - "Если нам судьба… - Лилия Лукина"

— Во дворе три бака мусорных стоят, так они между нами распределенные, у каждого свой, и границ мы не нарушаем, дружно живем. Кому что в бак попало, тот и владеет. Делимся, конечно, как же без этого, без этого никак нельзя. А мусор жильцы обычно в больших черных пакетах выбрасывают, так что все там чистенькое, и много чего интересного попадается. Уж про бутылки я и не говорю, правда, больше такие, что и сдать-то никуда невозможно, больно заковыристые. Вещи почти новые опять же попадаются. А главное, сыты. Вы угощайтесь, угощайтесь.

Чаров пододвинул хозяевам рыбу и колбасу.

— Из жильцов кому что не по вкусу пришлось, так они выкидывают, а нам все сгодится. Бывает, колбасу копченую по полбатона выбрасывают, засохла, мол, консервы всякие, у которых срок годности вышел. Это Мишка, он у нас образованный, на банке разглядел и нам объяснил. А по летнему времени, как арбузы с дынями пойдут, совсем хорошо. Они купили, а он незрелый или там несладкий, так они в ведро, а получается — нам на стол. Вы, Аннушка, вот эту сигаретку попробуйте, тоненькую, самые дамские сигаретки, с ментолом.

Артист выудил из пачки, видимо, «Вог», потому что других тонких там не было.

— У нас в доме девушка одна живет, первой красавицей города ее в прошлом году признали, так она только такие и курит. На мой взгляд, баловство одно, вкус в них, конечно, есть, но крепости никакой, да и цена у них бешеная — две такие бутылки купить можно. А ей-то что, не свои деньги тратит, любовник у нее — сам Матвеев Павел Андреевич. В его-то квартире она и живет, убираться к ней прислуга ходит, а возит машина с водителем. Павел Андреевич — мужчина солидный, серьезный, никогда не улыбнется, а она-то вокруг него, как бабочка какая, порхает. А как они вечером куда-нибудь идут, так мы стоим, любуемся: она вся такая тоненькая, светящаяся, в платьице длинном, да и он мужчина видный.

Интересно, фантазирует Чаров или вчера, когда на разведку ходил, действительно сумел все это узнать.

— Он к ней раза два в неделю приезжает, видимо, как дела позволяют. А уж когда его водитель пакеты с коробками несет, тут уж не зевай, значит, он с ночевкой приедет. Мы в таких случаях прямо спозаранок караулить принимаемся, каждый у своего бака стоим. Потому что человек он аккуратный, как утром к машине выходит, обязательно пакет с мусором сам выбрасывает. Мужчина с пониманием, видно, догадался, что баки-то у нас поделенные, так он никогда два раза подряд в один и тот же не бросает, только по очереди, чтобы всем поровну и никого не обидеть.

В голосе Артиста послышались мечтательные нотки.

— А один раз, представляете, почти что непочатую литровую бутылку какой-то непонятной ненашенской водки рядом с баками поставил и сказал: «На всех». Вот уж праздник у нас был! Водка, конечно, крепкая, но уж больно вкус у нее странный и духами пахнет, однако голова с нее совсем не болела. А охранник при доме, мужчина строгий, но тоже с пониманием, сказал, что это, мол, китайская, и крепость у нее шестьдесят градусов. Так вот и живем, только скучно бывает, мы друг про друга уже все знаем, вот я и хожу, с людьми знакомлюсь…

Повисла просто физически ощутимая тишина. Наконец, заговорил Степан:

— Петька, плесни-ка нам понемногу. Давайте выпьем за Пашкино здоровье, хоть он и знать нас не хочет и дорогу сюда забыл, а мы на него зла не держим, мы им, можно сказать, гордимся, что он таким человеком стал.

Петр послушно налил, все выпили и закусили. Тут Чаров (ах, какой же артист в нем пропал!) очень растерянно спросил:

— Степан, извините, но я ничего не понял, вы что же, Павла Андреевича знаете?

— Павла Андреевича я не знаю, — отрезал тот. — Я знал когда-то Пашку Матвеева, которого сюда, в этот самый двор, из роддома принесли, когда мне двенадцать лет было, и Нюрка его знает, потому как в соседней комнате с его матерью жила, в один класс ходила, и Петька его знает, он с его отцом соседствовал.

— Чудны дела твои, Господи! — запричитал Артист. — Чего только в жизни не бывает, рассказать кому, так не поверит же никто. Степан, да как же это случилось-то все? Как же Павел Андреевич в такие люди смог выйти?

— Как он выйти смог, этого я не знаю, потому и говорить не буду. А вот как он отсюда ушел, все знают. В тюрьму он отсюда ушел, когда человека убил, хоть и мальчонкой сопливым был.

— Вы меня, конечно, извините, но если это ничьих чувств не затронет… Словом, не рассказали бы вы мне, как же все это было. Просто роман какой-то получается… — Чаров стелился мелким бесом, чувствовалось, что и ему самому это стало очень интересно.

— А чего рассказывать-то, вон, пусть Петька начинает. Все на его глазах было, а я покурю пока, а потом, может, и добавлю чего, что другие не знают, — Степан закурил и расслабленно прислонился к стене дома.

Петька явно набивал себе цену, напрашиваясь на лишний глоток вина:

— Горло-то у меня уже не то, пересыхает быстро.

— А вот мы его и промочим, — тут уже Артист взял на себя инициативу и разлил понемногу в стаканы. — Чтобы у вас, Петр, горло не пересыхало, и за здоровье всех присутствующих!

Петр выпил свой стакан, с сожалением посмотрел на его дно и начал рассказ. А я поудобнее устроилась на сиденье, закурила и приготовилась слушать — начиналось самое интересное.

По словам Петра выходило, что ему было пятнадцать лет, когда Пашкин отец Андрей Артамонович появился в их коммунальной квартире, где жили сам Петька с матерью и соседка Степановна, старушка — божий одуванчик. В конце 68-го года он на железную дорогу устроился слесарем в депо, и ему дали эту семиметровую комнату. Было ему в то время лет пятьдесят. О себе он сказал только, что всю свою жизнь на Севере прожил и легкие там себе надорвал, а как близких схоронил, так решил податься, где потеплее. Ни жены, ни детей, ни денег он с собой не привез — с одним чемоданом приехал.

Начал Андрей Артамонович с того, что отремонтировал свою комнату — вещь в доме ранее небывалая, и починил все, до чего годами ни у кого не доходили руки: краны, проводку и все прочее во всей коммунальной квартире. Но больше всего удивило всех то, что врезал он в дверь своей комнаты сложный замок, запиравшийся сразу двумя ключами — вроде и воровать-то у него было совершенно нечего.

Жил нелюдимо, не пил, не курил, компанию ни с кем в доме не водил, женщины к нему тоже не ходили, хотя, по словам Петьки, был он мужчина красивый. Как я поняла по описанию, Павел был точной копией своего отца. Сначала все соседские бабенки пытались к нему прибиться — просто грех такого мужика упустить, трезвого и работящего — однако получили вежливый, но твердый отказ. Окончательно сразило всех известие, что Матвеев ходит в библиотеку. Это уже никак и ни у кого в голове не укладывалось, и на него махнули рукой — не наш человек.

А через несколько месяцев в соседнем подъезде появилась Клава. Ее мать вскоре после рождения отвезла в деревню к родне, чтобы она ей жить не мешала. Потом воспитывавшая ее бабка-старуха умерла, и восемнадцатилетняя Клава приехала в город к матери, как снег на голову свалилась. Матери ее, конечно, такая обуза оказалась совсем не нужна — она веселую жизнь любила, и Клава ее стесняла. А сама Клава с непривычки всех этих шумных пьяных компаний боялась и допоздна сидела во дворе, ждала, когда можно будет домой идти.