Читать книгу - "Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская"

Не отказавшись от «благодарности» в первый раз, неудобно было от нее отказываться и во второй… И в третий тоже, скрипнув зубами, пришлось согласиться. Вскоре «джинсовость» ее репортажей стала очевидной.

Вскипев справедливым гневом, Наталья Ильинична потребовала у дочери ответа, имея в виду приставучего галерейщика:

— Между вами что-то есть? Нет? Тогда сколько он тебе заплатил?

Узнав, во сколько обошелся ловчиле телевизионный демпинг, директриса потрясенно охнула. Выходило — мало, чудовищно мало!

— Но ведь это художники, искусство, — возразила Настя. — Они не могут платить как кооператоры…

— Почему не могут? — удивилась Наталья Ильинична. И это прозвучало как «Смогут, если захотят». — И потом, — добавила, — на телевидении существует только один директор, милая, и этот директор — я…

— Но, мама! — возмутилась Настя, уже привыкшая к дополнительному источнику денежных поступлений.

Договорились, что Настя станет отправлять своих «джинсовиков» к матери, у которой к тому времени сложились твердые расценки, а та станет выплачивать ей процент от заказа. На том и порешили… Таким образом у Насти появилась своя копейка, а мама поддерживала ценообразование, регулируя наплыв клиентуры и контролируя рынок.

Однако через месяц-другой история повторилась вновь, правда, уже не с Настей, которая смирилась с правилами игры хотя бы в силу их родительской непререкаемости, а с ее коллегой, В репортаже корреспондент так распинался о великолепном заводе по производству чего-то чугунного, что через шелуху преувеличенных славословий явственно проглядывали уши самой что ни на есть обыкновенной «джинсы».

Наталья Ильинична поняла: если не принять экстренных мер, ее телевизионная власть скоро рухнет. Вызвав корреспондента пред свои ясные очи, директриса задала ему парочку откровенных вопросов. Но юноша держался спокойно и нагло, от факта получения денег открещивался, твердил, что снял репортаж только потому, что завод уж больно хороший…

Провинившегося журналиста Наталья Ильинична с треском выставила вон — чтоб другим неповадно было.

Затем, связавшись с директором завода, воркующим голоском попросила впредь подобные вопросы решать только через нее, потому что именно она, в конце концов, директор и, если что, она ведь может и чистую правду поведать… И не всем эта правда придется по вкусу, ой не всем!

Директор сразу все понял. И покорился, вытянув руки по швам. А журналиста-бунтовщика месяц спустя приняли обратно — своих врагов Наталья Ильинична предпочитала кормить из собственных рук.

Студийная жизнь постепенно наладилась. Кто платил за «джинсу», тот ее имел по установленной таксе. Никаких скидок Наталья Ильинична никому не делала, даже своему мужу, кстати (его завод тоже что-то рекламировал, какие-то конверсионные дуршлаги, какие-то убогие соковыжималки, ломавшиеся по три раза на дню). И это было справедливо.

На вопросы подруг о личной жизни (впрочем, на самом деле вопросов таких не было, потому что личная жизнь — ее же видно, как ни скрывай, все равно наружу вылезет) Настя отшучивалась, что ждет принца и ищет рыцаря, но по нашему скудному времени принцы и рыцари в переводе, поэтому она предпочитает господ состоявшихся, а не безродную студенческую шантрапу, язык наперевес в поисках хлеба.

И состоятельный господин состоявшихся капиталов уже имелся на примете — молодой перспективный губернатор, мальчишка, выскочка, парвеню! Подозрительный по семитству, но прозрачный по родословной, ставший губернатором одним махом, наглым наскоком, почти случайно… Надо сказать, в начале девяностых только такое и возможно было — невозможное, небывалое, отчаянное!

Когда Настя брала у губернатора интервью (кому, как не ей, поручить сие достойное дело, ведь и папа ее с властью якшается по экономическим проблемам своего завода, и мама финансирование для своей студии выбивает), Земцев четко чеканил слова, растягивал фразы, полные глубокомыслия и свобододумия, сияя в прицеле телекамеры фанатическим светом крупно-выпуклых глаз, чей блеск вызывался не столько экономическими перспективами области, сколько (так казалось всем присутствующим) прелестью юной интервьюерши.

— Что ваша команда делает для пенсионеров? — с полуулыбкой, давно уже сменившей прежнюю разудалую ухмылку, вопрошала Настя, а губернатор, очарованный светом обольстительных глаз, обещал сделать для пенсионеров все, что только сможет.

— А для многодетных матерей? — не отступала корреспондентка.

И многодетных матерей, если верить обещаниям, властитель скоро должен был осчастливить своей щедрой, но не щепетильной рукой.

Опасливо вспоминая скоропалительный, слава богу, быстро закончившийся брак дочери, Наталья Ильинична вовсе не возражала против дружбы Настеньки с губернатором — более, впрочем, формальной и официальной, чем сердечной и тайной. Превращению приятельства в любовную привязанность, чреватую глупостями и поспешными шагами, мешала, кажется, лишь Губернаторова жена, невыразительная блеклая особа, по простоте своей вовсе не стремившаяся воспользоваться положением супруга для своих целей.

Губернаторша в областные дела не лезла, тихо воспитывала двоих детей, на внебрачные похождения мужа смотрела сквозь пальцы и, уж конечно, не стала бы помехой для приятного и продуктивного адюльтера, в результате которого Наталья Ильинична, наконец, получила бы финансирование для своей студии, закупив современную аппаратуру вместо того полусдохшего дерьма, которое стояло еще с семидесятых годов, а Андрей Дмитриевич договорился бы об организации совместного с немцами предприятия, директором которого в обмен на многие приятные перспективы — налоговые и прочие, происходившие из патронажа этого предприятия областной властью, — поставили бы, к примеру, супругу Земцева…

Поэтому нельзя сказать, что именно противодействие Настиных родителей или козни Губернаторовой жены были причиной того, что громкий роман, казалось предназначенный к свершению самими Небесами, так и не состоялся. Настя и Земцев лишь протяжно улыбались друг другу в эфире, изредка встречались вне студии — например, на открытии новой котельной или на закрытии очередного завода, время от времени ужинали в кафе своих общих знакомых и на пару с ними, их уже кое в чем подозревали, известно в чем, — но абсолютно, кстати, безосновательно и голословно. Появляясь в кадре, они олицетворяли собой две власти, земную и практически небесную, то есть эфирную. Они выглядели прекрасной парой, они и были бы прекрасной парой, если бы не… Если бы между ними не было многих, многих, многих препятственных «не»!

Если бы Настя не считала такую связь скандальной для себя, хоть и престижной.

Если бы губернаторов не назначали временно, на четыре года.

Если бы у Земцева не было жены.

Если бы у Насти не было первого отрезвительного брака.

Если бы не родители, перед которыми ей было бы стыдно.

Если бы не город, в котором его знали абсолютно все. а ее — почти все.

Если бы не невозможность абсолютной анонимности.

Если бы не его дети.

Если бы не его мнимая бедность и реальная честность, которая конечно же не позволит ему тратить на нее