Читать книгу - "Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник) - Джонатан Стагге"

И это был точно такой же вечер, как нынешний. Как и тогда, семеро нанесли удар, пусть в другом месте, за которым последовали мужские посиделки в Международном доме. Правда, компания уменьшилась на одного участника – не хватало Пола Леннокса, который, сменив трубку на сигареты, рассказал бы великую сагу про Энтони Клэра.

Призрак взывал-таки из своего подземелья.

На следующее утро Мартин поднялся рано и сразу заспешил в общежитие на Чанниг-вэй, где жил доктор Эшвин. Там его, однако, ждало разочарование – тот уехал на весь конец недели, скорее всего в Сан-Рафаэль, к Элизабет и ее матери. Вернется не ранее второй половины дня воскресенья.

Часы тянулись невыносимо медленно. Мартину не терпелось поделиться свежими новостями с доктором Эшвином, а сделать он ничего не мог. Он даже фамилии Элизабет не знал, как не знал, где именно в графстве Мэрин искать Эшвина. А тут еще Мона на весь конец недели уехала вместе с Ремиджио в Сан-Франциско – в гости к атташе боливийского консульства или кому-то еще в том же роде. Лупе с раннего утра в субботу отправилась в Лос-Анджелес, Курт вследствие этого приуныл и упал духом – скучная компания, – а общаться с Алексом Мартину почему-то не хотелось.

Оставалось только одно – работать. И, видит бог, нужда в том была. Пока Мартин корпел над переводом и постановкой «Дон Жуана», а затем вел дискуссии с доктором Эшвином, кипы ученых записок лишь увеличивались в размерах. Так что всю эту последнюю неделю в ожидании развязки дела доктора Шеделя Мартин трудился, как галерный раб, переходя от Каспара Вильгельма фон Борка^[77] к сен-симонизму и его воздействию на движение «Молодая Германия», а о Семерых с Голгофы почти не заикался, да и не слышал ничего.

Единственное исключение составил разговор с Павлом Борицыным, с которым Мартин столкнулся в субботу после ужина, в Большом Зале. Сразу после еды за письма Георга Бюхнера не возьмешься, и Мартин решил, что легкая болтовня с русским только поможет восстановить рабочую форму.

Они присели, и, обменявшись парой случайных замечаний по поводу Чернавиных, Карвета Уэллса^[78] и новейших статистических данных о голоде в Америке, обнародованных мистером Херстом, Мартин не удержался, чтобы слегка не подколоть собеседника.

– Помните вами же выдвинутую весьма тонкую версию убийства доктора Шеделя? – спросил он. – Как она, по-вашему, согласуется с последними событиями?

– Какими событиями, мистер Лэм?

– С отравлением Пола Леннокса. Зачем этим мерзавцам красным понадобилось избавляться от него?

– Мистер Лэм! – Борицын одарил его снисходительной улыбкой аристократа. – Но это же такой простоты дело, что нельзя не удивиться, как вы этого не понимаете.

Мартину понадобилось некоторое время, чтобы пробиться к смыслу сквозь сложный синтаксис собеседника.

– Да неужели? – воскликнул он.

– Ну, конечно. Ведь всем известно, что мистер Леннокс был коммунистом.

– Пол – коммунист? – Мартин аж поперхнулся.

– Разве я не видел его выходящим из театра, где давали «Крестьян»? Разве я не слышал, как он во время бритья насвистывает мелодии Ганса Эйслера? А прежде всего, разве не слышал я, как он превозносит так называемую «музыку» Шостаковича? А теперь, мистер Лэм, ответьте мне: кто, кроме коммуниста, способен на такое?

Мартин прокашлялся и промолчал.

– Вижу, вы сомневаетесь, так что в аргументы углубляться не буду. Скажу просто следующее. Мне удалось выяснить – заметьте, мистер Лэм, это не чьи-то клеветнические измышления! – что мистер Леннокс был подписчиком журнала «Нейшн»^[79]. – Борицын откинулся на спинку дивана, выпустил длинную струю дыма (предполагалось, что она совьется в кольцо) и расцвел в самодовольной улыбке. – Дальнейшее, разумеется, само собой. Он что-то узнал об убийстве, и хоть сам-то мистер Леннокс, возможно, никому и не мешал, возникла угроза утечки информации. Вот и избавились от него, устроили чистку, – закончил аристократ, добавив к своей схеме легкий нацистский штришок.

– Мистер Борицын, – сурово объявил Мартин, вставая, – не далее как сегодня, я купил экземпляр «Дейли уоркер»^[80].

С этими словами он удалился и, возможно, не лишним будет заметить, что с тех пор Борицын больше с ним не общался.

Воскресенье Мартин, то и дело нервно поглядывавший в окно на здание общежития, увидел, что доктор Эшвин, вернулся. Было около половины девятого вечера. Выждав для приличния время, он быстро поднялся по лестнице и постучал в дверь.

Эшвин встретил его широкой улыбкой, совершенно не соответствовавшей тревожному нетерпению Мартина.

– Ну и что вас так веселит? – не удержался он от вопроса.

Эшвин устроился поудобнее и от души рассмеялся.

– Вчера мне открылась большая истина, – объявил он. – Я узнал, какими бесценными свойствами обладает надувная утка. – И, не дожидаясь вопросов гостя, продолжил: – По-моему, я уже говорил вам, что мать Элизабет это все еще молодая, привлекательная женщина, которая вполне может найти себе нового мужа. Более того, за ней сейчас и впрямь ухаживает один юный здоровяк. Но его вчера за ужином не было – только Элизабет, ее мать и я. И вот в разгар застольного разговора вдруг наступила пауза, которую нарушила Элизабет.

– Доктор Эшвин, – сказала она, – мама находит вас ужасно привлекательным мужчиной. Почему бы вам на ней жениться?

Воспоминание об этой неловкой ситуации вызвало у доктора Эшвина новый приступ веселья, которого Мартин не мог не разделить: ему представилось, как маленькая Элизабет переводит взгляд с матери на своего опекуна и дивится, отчего столь естественный вопрос поверг обоих в такое смущение.

– Ну а вы что? – справился наконец со смехом Мартин.

– В кармане у меня, – ответил доктор Эшвин, – покоилась резиновая утка – подарок для Элизабет, который я купил в тот самый день. Я нашел ее в аптеке, по соседству с тем прилавком, где продавали виски. Ну и пока мать Элизабет прикрывала платком покрасневшее лицо, я надувал утку. А Элизабет настолько увлеклась этим зрелищем, что обо всем забыла. Отныне я никогда не окажусь в любом опасном, в смысле возрастной разницы, обществе без надувной резиновой утки.

Отсмеявшись, Эшвин потянулся к бутылке виски и, наполняя бокал, спросил: