Читать книгу - "Ящик Пандоры - Фридрих Незнанский"

— Александр Борисович, он вчера позвонил и сказал, что ему срочно надо было взять отпуск. Кажется, он поехал к отцу в Ереван.

Турецкий выматерил про себя и Бабаянца, и Клавку заодно с ним и пошел в свой кабинет. Быстро раскидал почту по ящикам и стал набирать номер Меркулова — ему надо было срочно кому-то высказаться.

— А-а, вот как хорошо, что ты позвонил, Саша,— прозвучал знакомый баритон.— Мне бы хотелось с тобой увидеться.

— У меня тоже есть о чем поговорить, Костя. Понимаешь, по делу Бардина... Не столько по делу Бардина... То есть...

Невозможно было в двух словах рассказать о беспокойстве за Нику, о Биле, у которого стерты уши, и совершенно несвоевременном отпуске легкомысленного Бабаянца.

Турецкий остановился, но Меркулов молчал. В трубке слышался легкий шелест, как будто ветерок играл предосенней листвой.

— Да. Бардин,— наконец сказал Меркулов, и Турецкий сообразил, что никакого ветерка не было, просто Меркулов листал свои записи.— Мы можем пообедать вместе, если ты не возражаешь. Ты на машине?.. У меня есть идея,

* * *

— Что ж ты даже юбчонку какую не захватила? Кофту-то мы сейчас изобразим, а вот что ты со своими джинсами будешь делать?

Анна Чуднова металась по квартире, вытаскивала из шкафа и кладовки всякие шмотки, а Ника беспомощно разводила руками — во все Аннины вещи могло поместиться по крайней мере две, а то и три Ники.

Все началось с блинчиков. Вопрос заключался в следующем: на каком молоке их надо делать — свежем или кислом. Ника позвонила эксперту по всякого рода выпечке, своей свекрови Елизавете Ивановне. Елизавету она обнаружила в полувменяемом состоянии: Веронику Славину все утро разыскивал министр экономики страны товарищ Шахов на предмет участия в приеме американской делегации. Ника растерялась. До назначенного времени осталось меньше часа, а у нее, кроме джинсов и майки с надписью «I love NY» (подарок туриста), ничего не было. Надпись еще бы сошла, но сама майка была безумного желтого цвета.

— Эврика! — заорала вдруг Анна и бросилась из квартиры.

Через десять минут она вернулась с потрясающим кожаным костюмом.

— Вот! Смотри, в самый раз! У соседки взяла! И откуда у этой замухрышки такие шикарные штуки? Нигде не работает, не учится... Но добрая девка, сразу согласилась. Немножко великовато в талии? Ничего, прихватим булавкой. Ну у тебя и талия, тоньше моей шеи. Косметика есть? Давай, малюйся, а я звоню секретарше, пусть тачку присылают...

Кешка долго махал рукой вслед Нике, и когда уже не видно стало и следа огромного автомобиля, повернулся к Анне:

— Ну, теперь идем в наш любимый садик. И ты мне почитаешь про Винни Пуха... Ой, у меня шнурок развязался!

Анна, присела на корточки, завязала шнурок, привела в порядок Кешкино обмундирование.

— Ты что ли моя теперь бабушка? — тихонько спросил Кешка и прижался ладонями к Анниному рябоватому лицу.— Нет, я знаю, бабушки только совсем старыми бывают, а ты еще не совсем. Жалко. А почему у тебя на лице горошки?

— Это не горошки, это рябины.

— Что ли как у бабушки Лизы на даче? Которые на дереве — красные такие. Рябины называются.

— Нет, Кеша, это от болезни, от оспы. Вот тебе прививку от оспы на ручке делали, когда ты родился, и ты не заболеешь.

— А тебе не делали прививку? А почему?

— Видишь ли, такая история: я в лагере родилась, там не делали.

— В пионерском?!

— Не совсем... У меня родители были враги народа, их посадили в тюрьму, потом отправили в лагерь, в Архангельскую область. Потом их реабилитировали, но было уже поздно, папа мой умер в лагере для заключенных, а я вот заболела оспой... Да что я тебе такую глупость рассказываю, такому маленькому мальчику, дура старая. Пойдем в садик.

— Ну подожди же, Аня! Что я еще хочу тебе сказать. Я совсем не маленький, мне уже скоро пять лет будет, на следующий год. А тебе сколько лет?

— Тридцать пять.

— У, как много... Ну так. Вот я все понимаю. Мой дедушка тоже умер в тюрьме. Он был очень хороший и смелый, но все равно его посадили и сказали, что он шпион. Ну, я тогда еще не родился, вот, но я все равно все знаю, мне папа рассказывал, и дядя Саша тоже, потому что его папу тоже убили, а он совсем и не был шпионом. Аня, Аня, почему это всех пап в тюрьму посажали? А нас тоже могут посадить и даже убить?

— Нет, Кешенька, мы не позволим.

— Ты нас всех спасешь, да? Ну ты же не волшебница, Аня!

— Нет, не волшебница, Кешка. А жаль...

* * *

Предлагаю использовать новые веяния в экономике, вспомнить, что в стране уже двести тысяч кооперативов, в одной Москве — четырнадцать тысяч, причем три тысячи — в общепите, и поехать к Серафиме,— сказал Меркулов, с трудом забрасывая длинные худые ноги в автомобиль.— Она давно меня приглашает...

Что за «Серафима»?

Помнишь, у нас была уборщица на Новокузнецкой? Открыла кооперативное кафе — то ли «Красная Шапочка», то ли «Доктор Айболит». Хвалилась, что у нее всегда есть черное пиво. Поезжай по Садовому кольцу направо, вот адрес... Саша, у тебя есть сигаретка? — шепотом спросил Меркулов, оглядываясь по сторонам.— Понимаешь, не дают курить, ни дома, ни на работе.— Он с видимым наслаждением затянулся сигаретой.— Пока едем, расскажи в общих чертах версию «Бардин» или любую другую. Я вижу по твоему лицу — тебя что-то беспокоит. Только в общих чертах, жестикулировать и изображать персонажей в лицах за рулем не рекомендую.

Но все-таки он жестикулировал и изображал. Меркулов его не перебивал — он никогда этого не делал в разговоре, даже если говоривший нес полнейшую ерунду. Но Турецкий заметил, как иногда вздергивался острый Костин подбородок. Интуиция Меркулова была безошибочной: даже не зная подробностей (а знал ли их сам рассказчик?), он отмечал таким манером слабые места в предположениях Турецкого. Сам Турецкий, приблизительно к середине своего повествования, начал чувствовать себя не очень уверенно, но вида не подал.

Пятнадцати минут вполне хватило, чтобы доехать до конца истории и до заведения Серафимы под названием «Теремок». Меркулов ткнул пальцем в направлении вывески и жестом же извинился за путаницу с названием. Потом попридержал Турецкого за локоть и доверительно произнес:

— Будь моя воля, я бы тебе присвоил звание Главного Инспектора По Составлению Версий — все с заглавной буквы.

Серафима встретила следователей как самых дорогих гостей. Усадила их в удобный уголок и поставила табличку «Зарезервировано на 4-х».

— Чтоб никто не подсаживался,— объяснила она и хотела было пошептаться о чем-то своем, вероятно, предаться воспоминаниям о былой совместной службе на ниве борьбы с преступностью, но заметив нахмуренное выражение лица Турецкого, понимающе поджала губы и приняла заказ.